— Тише, Ян!
Как клещами хватает Зяма руку товарища. Его черные глаза с звериной остротой пронизывают мглу.
Две фигуры выплыли из сумрака полей. Теперь они рядом.
Ян приподнимает фуражку. Зяма не двигается.
Одно мгновение…
С легким восклицанием девушки идут дальше. Почти бегут.
— Кто эти прелестные девушки? — задумчиво спрашивает Ян.
— У прелестных девушек тоже есть уши, — отвечает Зяма сквозь стиснутые зубы. — Что слышали они? И чего не слыхали?
Ян гордо качает головой.
— Женщина не может быть предательницей! — говорит он с убеждением.
Дядюшка повез барышень в Липовку осмотреть парк и палац. На полдороге между двумя усадьбами лежит проклятое место. Ни один хохол не пройдет ночью мимо. Это небольшая дубовая роща на круче глинистого обрыва. Когда-то там нашли удавленника. Никто его не признал. Было ли это убийство или! самоубийство, осталось тайной.
Тело похоронили на опушке рощи. И поставили над безымянной могилой печальный черный крест.
Когда заря огнем охватывает небо, он — высоким и жуткий — четко рисуется на горизонте. И кажется еще выше. Когда же месяц серебрит степь, невольно вспоминается «Страшная месть». Вот-вот крест зашатается. Мертвец встанет из могилы. И с воем подымет к месяцу костлявые руки.
Под горой — яр. Тоже проклятое место. Там пруд-ставок. Когда-то река… С лесом камышей, с холодными ключами, с глубокими, предательскими ямами на дне. Но купаться негде, кроме этого пруда. И потому каждый год там тонут и дети, и скот.
У решетки парка коляска останавливается.
— Можно? — спрашивает дядюшка сторожа.
Тот срывает фуражку и стремительно кидается высаживать щедрого пана.
— Хозяина нет? — спрашивает дядюшка, охорашиваясь.
— Ждем с минуты на минуту, ваше благородия Из Киева ждем. Вы уж извините… В палац нельзя сейчас. В парк — пожалуйте!
Маня сразу теряет дар речи. Она не могла себя представить, чтоб в глуши Малороссии были такий здания.
— Итальянец архитектором был. Это стиль восемнадцатого столетия, — объясняет дядюшка. — Помните, девочки, художника Борисова-Мусатова? Я вам показывал в прошлом году, в журнале. Он рисовал вот такие же дворцы вдали, между двумя: стенами столетних аллей.
Вся широкая дорога между липами, ведущая к дому, — сплошной ковер из цветов. Посредине высоко бьет фонтан из рога, который держит мраморная улыбающаяся нимфа.
— А в оранжерею можно? — спрашивает дядюшка.
— Пожалуйте… Там новый садовник покажет.
— Ах, девочки, какие тут орхидеи! Покойный Штейнбах был человек со вкусом. Он любил все редкой Этот дом он купил у Нелидовых, когда те разорились. Все было запущено. Здесь рос бурьян, вместо этой гвоздики и левкоев. А в парке теперь какие дивные экзотические породы! И подумать, что все это великолепие досталось человеку, который даже не живет здесь… И приезжает, как гость!
— А где же он живет? Где?
— Это космополит, Манечка. Нынче в Москве, завтра в Венеции, а там в Лондоне… Счастливец! Никому не завидую так, как ему. Ой, берегите ваши сердца, девчурки, если когда-нибудь его встретите! Он красив. До неприятности…
— Кра-сив? Ты разве его видел, дядя?
— Видел раз… На званом обеде, у покойного старика.
— Он жид, — говорит Маня, морща нос. — Жиды не могут быть красивы.
— Обскурантка! [30] — смеется дядя и грозит ей пальцем.
В оранжерее приятный полусвет. Душно от запаха каких-то цветов. Садовник возится над кадкой, сидя на корточках.
— Эй, послушайте! Любезный! — говорит дядюшка с тягучими барскими интонациями. — Где у вас тут орхидеи?
Садовник оглядывается и встает. У него породистое лицо с русой девственной бородкой. Глаза поэта. Белые маленькие руки барича, не знавшие тяжелого труда.
У Мани большие глаза. И зрачки разлились от волнения Она локтем толкает Соню. Та густо вспыхивает. Она тоже узнает незнакомца.
— Идите за мной, — говорит он мягко и властно.
И сам идет впереди.
Какие чудища! Безобразные туфли дрожат на высоких стеблях. Разноцветные бабочки, казалось, задремали над цветочным горшком! Странные, чуждые гигантские насекомые прильнули к ветке. Все что хотите, только не цветы. Самая причудливая фантазия не могла бы создать таких загадочных контуре таких разнообразных красок…
