И, вздохнув еще, поплелся среди камней – вслед за Джунайдом.
– Стой!..
– Иди за мной, – спокойно повернул к нему усатую морду кот. – Джунайд расскажет, что тебе нужно делать.
– Стой!..
Кот скрылся в темноте провала. Аль-Мамун, все еще хватая ртом воздух, огляделся.
Сумеречники сидели очень тихо, опустив головы и покачивая золотистыми и черными хвостиками на затылке. На площади легонько посвистывал закатный ветер, растрепывая одежду на живых и мертвых.
Женщина на циновках сохраняла полную неподвижность, остановившиеся глаза смотрели в пустоту. Черные длинные волосы колыхались под порывами пыльного воздуха, легчайшие пряди взметывались и ложились обратно на спину.
– О Всевышний… – пробормотал халиф. – Что здесь происходит…
Вот это – жена нерегиля? У нерегиля – была жена? И ребенок? Когда все это произошло? Почему он, аль-Мамун, ничего об этом не знал? Хотя как бы он мог об этом узнать? Мужчины о таком друг друга не спрашивают… Но тайная стража? Почему?.. Хотя… Ах вот оно что. Вот почему нерегиль постоянно пропадал в лагере сумеречников. О Всевышний. Он там… А он, аль-Мамун, его…
Но что, шайтан всех задери, значило, что нерегиль себя угробил?!
В темноте входа медленно оседала пыль. Все вокруг молчали. Аль-Мамун вдруг понял, что из курящегося дыма на него смотрят мариды. Голова отказывалась принимать услышанное.
И тут из толпы сумеречников донесся странный, сдавленный звук. Абдаллах вздрогнул.
И понял – плач.
И тут же что-то сдвинулось в голове, открывая дверь свету.
Аль-Мамун вспомнил: ну конечно, письмо про статую. Нерегиль написал его давным-давно, целую жизнь назад, в дождливой осенней Басре. Написал, пока сидел под стражей в комнатах Якзана аль-Лауни.
«Удар уничтожит и тело, и дух истощенного злом существа. Вполне вероятно, что освобожденные при ударе энергии произведут вокруг разрушения, и потому нужно позаботиться о том, чтобы рядом оказалось как можно меньше людей…»
Освобожденные при ударе энергии… Что-то он уже слышал про эти освобожденные энергии…
Точно! Разговор с лекарем! С ибн Бухтишу, после того, как в покоях Ситт-Зубейды убили гулу! От чего умер тот сумеречник? Лекарь сказал: «Смертельный удар всегда возвращается тому, кто его нанес. Всегда. Чем сильнее существо, тем сильнее ответный удар»…
О Всевышний… Так они все заранее знали?! И только он, аль-Мамун, ходил как дурак, обиженный родственниками, и строил глупые планы?!
Они, выходит, знали, что… знали, что…
Конечно.
Зал приемов Умм-Касра: «Что-то ты от меня скрываешь…» Что ответил нерегиль? «Это касается меня одного».
Вот почему он так легко согласился служить ненавистному хозяину. Конечно. Потому что знал – это ненадолго. Один удар, и освобожденные энергии положат всему конец. Конец. Он умрет, и никого это больше не касается.
Неплохо.
Ты все-таки сбежал от меня, Тарик.
И выставил круглым дураком – напоследок.
Все всё знали. Кроме глупца-халифа. Смертного дурака, с которого спросу нет. Хорошо же у тебя получилось надо мной посмеяться, Тарик. На славу.
– Это не так, мой повелитель. Люди ничего не знали. Только сумеречники.
Мягкий голос Джунайда застал халифа врасплох – Абдаллах дернулся в седле и до отказа натянул повод. Кобыла попятилась и жалобно закивала башкой: у нее не оставалось сил, чтобы встать на дыбы.
– Тарег не обманывал тебя.
С усилием выпростав ноги из стремян, аль-Мамун пополз вниз с седла. Какой длинный день, о Всевышний, когда же это все кончится, сколько мне еще идти сегодня по этому городу…
– Он просто выполнял свой долг, – Джунайд вовремя подхватил его под локоть – ноги почти не держали.
– А… она, – осторожно кивнул Абдаллах в сторону белой фигурки на маленьком плетеном коврике, – знала?
– Знала, – тихо отозвался Джунайд, опуская свои странные, не человеческие уже глаза. – И потому просила оставить ей хотя бы сына…
– Подожди, – помотал враз отяжелевшей головой халиф. – Она все это время знала, что через несколько месяцев ее муж умрет?
– Да.
– А… ребенок?
– Еще не родился, о мой халиф.
– Подожди. – Мысли в голове запутались окончательно. – Она что, попросила оставить ее в тягости, несмотря на…
