Кладезь бездны - страница 137
– Что ты здесь делал? – пробормотал аураннец.
Губы мальчика шевельнулись.
– Что? – переспросил Намайо – нужно всегда выслушивать умирающих.
Видимо, мальчик получил камнем в грудь, и вдавившиеся ребра разорвали ему легкие. Кафтан уже начал заплывать красным.
Мальчик снова пошевелил губами, Намайо наклонился к самому его рту и расслышал:
– Али…
И потом:
– Два дирхема… за новости…
Потом его глаза остекленели окончательно.
Ладошка разжалась – в ней действительно блестела монетка.
Намайо медленно обернулся к храму. Вместо портала и арки входа лежала курящаяся дымком груда камней. Над ней чернела пустота – своды устояли. Ну да, там же у них всегда колонны, целый лес колонн…
Нерешительно подняв ладонь, аураннец все же закрыл мальчику глаза. А потом взял монетку из мокрой лодошки и положил на продавленную грудь.
– В этом все вы, люди… – пробормотал сумеречник. – Умираете за грош. И за грош продаете наши жизни…
Сзади зацокали копыта. Послышались возгласы ужаса и изумления – люди. В ярко-синем, с павлиньими перышками на шлемах – парсы.
– Эй, ты! Эй, эй! Где Тарик? Эмир верующих требует его к себе немедленно!
Намайо покачал головой. И улыбнулся:
– Князь не сможет прийти к нему.
– Что?!
– Тарег-сама выполнил свой долг до конца.
– Что?! Где он? Где нерегиль?
– А вам до него больше не добраться…
– Что?!
– Тарег-сама мертв, человечек. Он – мертв…
Парсы еще долго гомонили, гомонили, орали. Потом поехали прочь.
Намайо посмотрел на свое плечо. Стрела пробила кольчугу, прямо под ключицей. Кусок обломанного древка торчал из разошедшихся стальных колец, кровь тепло текла под рубашкой. Мальчик смотрел в небо. Сил идти куда-либо не оставалось. От потери крови кружилась голова.
Твой князь мертв, Намайо. Пора и тебе отдохнуть.
Сумеречник улыбнулся и улегся рядом с мертвым гулямчонком на теплый, не успевший за день остыть мрамор. Закрыл глаза и потерял сознание.
7
Ночной странник
Хотя аль-Мамуну обо всем рассказали, он оказался не готов к тому, что увидел. Пыль почти осела, открывая развороченное, бесстыдно торчащее нутром здание масджид. Впрочем, наверняка уже давно не масджид… Арка портала превратилась в груду поблескивающих изразцами камней и щебня. Ступени исчезли, да и самого входа больше не было – только темная пустота над уродливой кучей разбитого камня, показавшаяся аль-Мамуну неровной, беззубой пастью. По камням кто-то карабкался: видно, хотел пролезть и посмотреть, что внутри.
Площадь целиком затянуло вечерней тенью: солнце уже село, правда, над темными крышами домов еще золотилось небо. Тела и камни, тела и камни, лошадиные трупы, мертвые люди. Пошатывающиеся то ли от горя, то ли от усталости фигуры бродили между лежавшими.
– О горе мне, горе! Али! Свет моих глаз, Али!..
Склоняясь над кем-то, причитал парс – в знак скорби он снял шлем и чалму и распустил длинные кудри воина. Аль-Мамун попытался подъехать ближе, хотя кобыла дичилась мертвецов и оступалась на каменной крошке. Хорасанец причитал над телом гулямчонка.
– Бедняга, – пробормотал за спиной халифа Тахир. – Еще вчера они обменивались стихами…
Парс принялся снимать с плеч свой синий кафтан – прикрыть и обернуть тело.
– Помогите ему унести Али прочь из этого места, – тихо приказал ибн аль-Хусайн.
Аль-Мамун поморщился: оплакивать гибель возлюбленного – удел благородных, несомненно. Однако, возможно, не стоило этого делать прилюдно. Зачем срывать покровы тайны? В конце концов, мальчик жил не в доме этого парса, а в его, Абдаллаховом, доме. И если молодых людей связывало чувство, то отчего юноша не обратился с просьбой продать гуляма?..
Тем временем хорасанцы Тахира подошли к несчастному и помогли ему поднять тело возлюбленного на руки. Для этого им пришлось отпихнуть подальше другого мертвеца, сумеречника – похоже, что аураннца. Парсы брезгливо подвинули труп ногами, чтобы не мараться о мертвого кафира.
Впрочем, к делу. А оно требовало немедленного разъяснения. Где нерегиль? Что за чушь ему несли? Где Тарик? Не хотелось бы задерживаться в городе после заката, люди начали разбредаться, так где его, аль-Мамуна, главнокомандующий?!
