Поэтому, изобразив радостное воодушевление, я сказала:
— От всего сердца благодарю вас, Иван Иванович, за ваше непревзойденное колдовство. Так великолепно я не чувствовала себя, наверное, никогда в жизни.
— Пустое, Серафима Карповна. — Зорин распрямился, развернулся вполоборота ко мне. — Оказывать помощь подданным берендийской короны — мой долг, как чародея, так и чиновника. Однако, как человек простой, я хотел бы рассчитывать на толику благодарности с вашей стороны. Во-первых…
— Окстись, милый, — перебила я его, — торговаться надо до, а не после. Но я, как женщина справедливая, готова овеществить свою благодарность.
— Во-первых, я хочу иметь право называть тебя Фимой, — Иван принялся загибать пальцы, — разумеется, не при посторонних.
— Это не вещественно. — Я поморщилась, затем, не сдержавшись, прыснула. — Согласна. Есть еще во-вторых?
Иван Иванович кивнул и сдвинув меня, лег рядом на подушку, уставившись в потолок.
— Расскажи мне про Марию Анисьевну. Все. Без утайки.
Я поерзала, устраиваясь удобнее на узкой кровати.
— Ты и так почти все понял. Когда выяснилось, что любое колдовство цепляется к его кровиночке, что репей к шелудивой дворняге, батюшка принялся изыскивать способы меня от напасти избавить. Мы же богатые, Абызовы, просто до неприличия богатые, на нас из-за этого слишком много глаз всегда смотрит. Карп Силыч не может другим ни одной своей слабости явить, а наследница, за которой нанятые чародеи денно и нощно бдят, это слабость.
— Понятно, — протянул Зорин. — Конкуренты могут попытаться чародея перекупить, чтоб через тебя на батюшку воздействовать.
— А ведьмы — совсем другое дело, их волшбу никто со стороны ни понять, ни ощутить не может.
— Разумный человек твой батюшка, — после паузы сказал Иван.
— Иначе бы он не стал тем, кем стал. — Слова лились просто. — Безродный подкидыш незнамо какого роду-племени. Его под входом в шатер загорских абызов кто-то оставил, оттого и фамилию он такую себе сочинил. Абызы — это что-то вроде шаманов, да ты, наверное, и сам знаешь. Только к чародейству у папеньки склонности не обнаружилось. Ну разве что малахит к нему сам в руки шел да деньги липли. Но… Подожди, я что-то совсем мыслью по древу растеклась. Папенька нашел мне ведьму. Да не простую, а золотую — сильную и верную.
— Где у нее метка?
— На спине, где кошачье местечко. Ты почему спросил? — Я похолодела, рывком поднялась, нависла над Иваном, заглядывая ему в лицо. — Тело уже нашли?
Он смотрел на мой рот, потом, будто с усилием, перевел взгляд и улыбнулся:
— Разыщу я твою Маняшу, живую и невредимую. Когда, говоришь, она пропала?
— С ночи еще, потому что, когда я проснулась, няньки рядом не было.
Ложиться обратно на подушку я не стала, сползла с кровати и придвинула стул от туалетного столика.
— Она обычно меня ко сну снаряжает, и… — Я развела руками. — Получается, что я теперь без нее хуже, чем голая, будто вовсе без кожи.
— Кавалер какой-нибудь?
— У Маняши?
— Она красавица.
Мне стало чуточку обидно:
— Ну вот, как найдешь ее, ухаживай. Благословлю.
— Всенепременно.
— Кроме поклонников, идей у тебя нет? — Голос нервически возвысился. — Маловато будет. На службе-то тебя как, ценят, при невеликих-то талантах?
— Конкуренты господина Абызова. — Зорин, видимо, выставил защитный щит от моих шпилек, потому что излучал каменное спокойствие. — Некто, о твоих проблемах осведомленный, лишил тебя защитницы, чтоб воспользоваться.
— А Крампус?
— Это третий вариант. Я вот все думаю про эти «три по три».
— И чего надумал?
— Фима, — Иван покачал укоризненно головою, — кто кого у нас допрашивает?
— А это уже допрос? — Я даже со стула вскочила и ногой топнула. — Это значит так у вас, сыскарей, принято? Развалился тут, значит, и допрашивает!
— Тебя никто с кровати не гнал.
— Ах так!
Я поискала глазами хоть что-то, что можно разбить, или пнуть, или…
— Отставить ажитацию. — Зорин с хрустом потянулся и встал с постели, сразу став огромным и внушительным. — Твоя манера, душа моя, постоянно раскачивать порывы то в одну, то в другую сторону, доводя собеседника до белого каления, изрядно утомительна.
