— Спасибо, Лариса Павловна, — серьезно ответил чародей.
Шароклякина пошла из залы, переваливаясь из стороны в сторону.
— Отпусти! — наконец можно было говорить громко и даже вытащить руку из-под стола.
— Не могу. — Зорин проглотил последний кусочек пирожного. — Я колдую.
— Привораживаешь? — Мне показалось, что официанты, суетящиеся у дальних столов, удивленно на нас поглядывают, поэтому я опять спрятала руки под скатерть.
— Поверь, если бы я тебя привораживал, ты бы… — Он замолчал, видно воображая, что именно я бы делала, но фразы не закончил. — Что-то здесь лишних глаз и ушей в переизбытке. Может, в другом месте побеседуем?
— В каком еще месте? Мне без Шароклякиной из отеля теперь не выйти.
Зорин подумал, затем спросил:
— К тебе или ко мне?
— Что?
— Можем поговорить в моем номере или в твоих апартаментах.
— У меня Маняша болеет.
— Врешь. — Он покачал головой. — Ежу понятно, что никакой Маняши с тобой нет часов десять, а то и дюжину. Иначе бы, Фима, я здесь влюбленного пажа не разыгрывал и за ручку тебя не держал.
— Еще раз назовешь Фимой…
— К тебе нельзя, там небось кроткая голубица Наташенька уже крыльями бьет у двери. Пойдем ко мне.
— Ивашка-букашка!
— Что? — Он вытер пальцы о салфетку и поднялся. Потянув меня за собою.
— Ивашка-баклажка, деревяшка, неваляшка.
— А, понял, это ты обидные прозвища подбираешь. Дерзай.
— Да руку-то отпусти, ирод, — зашептала я горячо. — Люди смотрят!
— Смотрят, но не видят. — Он каким-то танцевальным движением крутанул меня так, что я оказалась прижатой спиною к его груди, наши сомкнутые руки теперь лежали на моем правом плече. — По-чародейски это называется отвести глаза.
— А по-простому — пустить пыль в глаза наивной барышне?
— Эх, Серафима, с тобой по-простому не получится. — Он прижал раскрытую ладонь к моему животу так сильно, что я охнула, приподнял на вершок от земли и понес.
Я бестолково болтала в воздухе ногами и ругалась.
— Мне, между прочим, тоже неудобно, — будто оправдываясь пробормотал Иван Иванович.
Мы поднимались по лестнице на второй этаж.
— Очень на это надеюсь.
Свернули не направо, где был нумер Натальи Наумовны, а налево. Тамошние комнаты я при первом осмотре забраковала, ибо окна их выходили не к морю, а на безрадостно-холмистый пейзаж.
— Я сейчас тебя поставлю, чтоб достать ключ. Не дергайся.
Подождав, пока подошвы коснутся пола, я попыталась дотянуться зубами до руки, лежащей на моем плече. Разумеется, укус пришелся в манжету сорочки, зато коже под ней досталось прикосновение губ.
И тут я почувствовала то самое пресловутое колдовство, которое струилось сейчас по чародейским жилам. Почувствовала и будто обожглась, ахнула. Стало немножко стыдно и томно, так томно, что в голове помутилось.
Зорин, к счастью, на бесславное мое отступление внимания не обратил. Он шарил свободной рукою по карманам:
— Странно, прекрасно же помню, что дверь запирал, а ключ…
— Внизу посмотри, — хрипло и томно велела я, — может, обронил впопыхах.
Мы синхронно опустили головы, дыхание чародея защекотало шею.
— Вот же он!
Ключ лежал у деревянного порожка. Мы исполнили пируэт обратного раскручивания. Зорин склонился, будто благодаря за танец, но руку мою не отпустил.
— Дай. — Я отобрала ключ. — Мне сподручнее будет, ты же, судя по всему, правша.
— Я точно прятал его в карман, — бормотал чародей, наблюдая, как я отпираю замок. — Добро пожаловать, драгоценнейшая Серафима Карповна, в мою холостяцкую обитель.
Я захлопнула за нами дверь:
— Трепещу в предвкушении…
Я быстро осмотрелась. Стерильный порядок. Зорин, как видно, действительно готовился к отъезду. Постель заправлена девственно-чистым бельем, на туалетном столике ни расчески, ни несессера, и вообще никаких личных вещей на виду. Только у платяного шкафа стоит на полу дорожный чемодан с основательной системой застежек.
— В предвкушении чего? — прервал затянувшееся молчание Иван Иванович.
Многозначительность вопроса мне не понравилась.
— Колдуй давай, — пошевелила я пальцами плененной руки. — Ты же не собираешься всю жизнь так провести?
Он не собирался, пожал плечищами и кивнул в сторону кровати. Меня бросило в жар.
