Натали облегченно выдохнула и вернулась к прежней жизни, о кузине не вспоминая. На горизонте маячил бравый военный и еще пара-тройка неплохих вариантов, сладких и запретных. Замуж Наталья Наумовна не торопилась, здраво рассуждая, что после замужества дядюшка умоет руки, ограничившись приданым и отдаст ее на волю супруга. А уж какова может быть эта воля, можно было предположить на примере любезного братца. Сумма, сколь приятной она ни была, в неумелых руках истает вешним снегом, а для поддержания теперешнего образа жизни требуются регулярные финансовые поступления. Натали, вслух истово презирающая деньги, цену им знала. Ах, с большим удовольствием она взяла бы себе не мужа, а отца, такого, как Карп Силыч Абызов, только дворянина. Но это, к сожалению, было невозможно.
Однако годы текли как вода. Двадцать семь, и вот она уже старая дева. Дядюшка в письмах все настойчивее намекал, что пора бы под венец. На Аркадия, к слову, никто давления не оказывал. Холостяк за тридцать — обычное дело, барышня же под этот возраст — попрание основ и приличий.
Когда Серафима явилась в дом Бобыниных этим летом, Натали приняла гадкую выскочку холодно. Та ластилась котенком к «милой сестрице», сносила нотации и колкие фразы. Однажды вечером, а год от года Наталье Наумовне стало поступать все меньше и меньше приглашений на приемы и увеселения, так что домашние вечера вошли в обычай, Серафима изложила свою просьбу.
— Ну не знаю, — перед мысленным взором Натальи Наумовны уже раскладывался пасьянс из разноцветных фотографических открыток модных курортных местечек, — пожалуй, Руян.
Кузина покивала на разъяснения, захлопала в ладоши и в тот же день приступила к сборам. От батюшки Абызова она унаследовала стремление к основательности и размаху. В дом Бобыниных потянулись вереницей сапожники да портные, все горизонтальные поверхности гостиной скрылись под ворохом модных журналов, а куклы-пандоры, поначалу демонстрирующие модели сезонных платьев, быстро сменились ростовыми манекенами.
— Я в дамской науке не сильна, — доверчиво сообщала Серафима, стоя на табурете, пока с нее снимали мерки. — Так что только на внешний эффект полагаться придется.
Натали недовольно поджимала губы, однако после некоторых уговоров согласилась принять парочку платьев в подарок. Всего лишь парочку! Большего ей никто не предложил!
Еще Фимка наняла себе учителя танцев, с которым провела семь часов кряду с перерывом на обед. После чего вертлявый юнец был отпущен с миром. Серафима Абызова сочла себя готовой. Ее чудовищная Маняша, пугало во вдовьем платке, носилась по дому, собирая багаж. От помощи, которую ей предложила Лулу, отказалась наотрез.
— Любопытный экземпляр, — картавила гризетка обиженно. — Неужели мусье Абызов не мог приставить к дочери кого-нибудь поавантажнее? Хотя, если эту оглоблю слегка приодеть…
Наталья Наумовна картинно смочила виски ароматической солью из флакончика, суета вызывала мигрень, и строго перебила служанку:
— Ты уложила наши чемоданы?
Лулу, спохватившись, что позволила себе лишнего, заверила, что все исполнила в лучшем виде.
Конечно, два жалких кофра Бобыниной не шли ни в какое сравнение с грудой скарба, с коей отправлялась в путешествие наследница Карпа Силыча. На острове это неравенство барышень стало еще отчетливее. Натали, наотрез отказавшаяся делить апартаменты с кузиной, очутилась в скромных нумерах второго этажа, а Серафима заняла многокомнатные хоромы на последнем.
Фимка, по обыкновению, попыталась ее задобрить, одарила очередным платьишком, фальшиво восхищалась видом, открывающимся из окон убогих комнатушек бедной родственницы. Но барышня Бобынина не смягчилась. Платье приняла неохотно, а восторги снесла с мученическим видом. Ах, не того она достойна…
Курортная жизнь ее увлекла. Быстротечность знакомств и отношений, ежевечерние танцы, вереницы поклонников. Он всего этого можно было бы потерять голову. Но раствориться в вихре удовольствий не получалось. Мешала все та же Фимка. Натали постоянно сравнивала себя с нею и, к прискорбию, не в свою пользу. За кузиной ухаживало куда больше кавалеров и куда более основательных. Серафимино к ним равнодушие лишь распаляло мужеский пол, возбуждая охотничьи инстинкты. Поначалу Натали думала, что вскорости дурочка увлечется, оступится, совершит ошибку. Смертельную, непоправимую, от которой вовек не отмоется. Она же молоденькая совсем, стало быть, дурочка. Но в первой же двусмысленной ситуации, на закате, наедине с горячим кавалером, в увитой розами беседке, спасла ее грозная Маняша, появившаяся в самый разгар объяснения. И являлась проклятая вдовица всегда, когда ее «чадушку» угрожала хоть тень опасности или пересудов. Может быть, господин Абызов и мог бы нанять для Серафимы кого-нибудь поавантажнее, но надежнее вряд ли.
