Он выпытывал, что Син чувствует к бывшей жене, – это было ясно и все равно настораживало. Сина грызли сомнения. Сидя в пыточной позе, он мог до бесконечности взвешивать каждое слово активиста и искать крупицы истины.
Со временем Син пришел к выводу, что прошел все проверки успешно: обращались с ним все лучше и лучше. Раз в месяц теперь давали печенье или конфеты, иногда к рисовому колобку и супу прилагалась даже вареная сайда или еще какая рыба. Он набрал вес. Иногда кормили столько, что он не все доедал.
Осенью 1980-го надзиратель вывел его из прогулочной клетки и сфотографировал – наверное, решил Сии, чтобы послать Ким Чен Иру, показать, что заключенный поздоровел. Следующей весной активист Чхве подошел к двери камеры и прошептал:
– Слышь? Хорошие новости. Говорят, тебя скоро выпустят. Шмотки в порядок приведи – может, прямо сегодня вечером и придут.
Син возликовал. От волнения за ужином ничего не ел и не мог уснуть ночью.
Но за ним так и не пришли.
– У меня уже крыша от тебя едет, – вскипел Сии, когда активист привез завтрак на тележке.
– Скоро выпустят, – ответил активист. – Ты только погодь чуток.
Время шло. К августу Син впал в отчаяние. И завтра, и послезавтра будет все то же. Он решил взять дело в свои руки: рассчитывая привлечь внимание Ким Чен Ира – или умереть, – он объявил голодовку.
И опять он спланировал неудачно. Первые дни он не прикасался к еде, но жевал конфеты, которые прятал в унитазном бачке.
– Ты чего не ешь? – удивился надзиратель в первый день, когда Син ни куска не проглотил ни за обедом, ни за ужином. – Болеешь?
– Нет, господин. Я объявил голодовку и готов умереть, если придется. Лучше умереть, чем жить так.
– Голодовку, а? – заржал надзиратель. – Ты погоди. Скоро на коленях будешь еду вымаливать.
На следующее утро Син не притронулся к завтраку.
– Я хочу увидеть следователя, господин, – сообщил он надзирателю, когда тот пришел за тарелкой.
– Легко. Месяц не будешь жрать – увидишь. Толку-то.
Син думал, что спустя три дня надзиратели всполошатся и будут вынуждены принять меры. Ан нет. От конфет голод обострялся, одолевала сонливость, а поскольку в желудке не было ничего, кроме сахара, начался понос. Пыточная поза теперь совершенно изнуряла. Син к тому же не пил, и у него быстро наступило обезвоживание. Пить хотелось так, что он подумывал лакать грязную воду из унитаза.
Как оно обычно и бывает, спустя семьдесят два часа после первой пропущенной трапезы всерьез начались боли. Истощенный организм принялся перерабатывать собственный белок в жизненно необходимую глюкозу. Син стремительно тощал. Голова кружилась, даже когда он сидел. Кровяное давление упало, и он с трудом нащупывал у себя пульс.
На пятый день он потерял сознание. Что – и голодовка не принесла результатов? Ким Чен Иру на него вообще наплевать?
Син очнулся в лазарете; у койки стояли следователь и высокопоставленный военный. Син вздохнул с облегчением: в отличие от побегов, голодовка увенчалась успехом.
Ким Чен Ир наконец-то обратил на него внимание.
20. Приезжает режиссер Син
Два с половиной года прожив в доме у горы Пэктусан, Чхве Ын Хи переехала обратно в Тонбунни, где провела еще год, деля время между бесконечными экскурсиями и политзанятиями. Каждый день она ходила гулять по той же лесной тропинке, где бродила прежде, – надеялась повстречать Кэтрин Хон, красавицу из Макао, раздумывала, где она и что с ней сталось. Через три дня после переезда они столкнулись в лесу и обе возрадовались.
– Как вам живется? – спросила Чхве.
– Я так плакала, когда вы уехали, – ответила Кэтрин, обнимая ее. – Вы мне снились. Давайте больше не расставаться.
Они долго гуляли и разговаривали. Кэтрин гораздо лучше говорила по-корейски, и беседы стали глубже и разнообразнее. Еще несколько недель они встречались, заранее договариваясь о месте и времени, и порой за болтовней пили женьшеневую настойку.
– Вы верующая, сестра? – как-то днем спросила Кэтрин.
– Ну, я иногда молюсь, но не то чтобы сильно верующая.
– Я католичка, – сообщила Кэтрин. – В крещении Мария. Вы как относитесь к католичеству?
– Меня оно всегда отчасти интересовало, – уклончиво ответила Чхве.
