– Мне думать невыносимо, что мои родные страдают и считают, что я умерла, – однажды сказала ему Чхве. – Без меня они и сами могут умереть от голода.
– От голода? – пожал плечами он. – Что бы ни случилось, люди всегда выкручиваются. – Кроме того, прибавил он, раз она так переживает, пусть согласится выступить по радио – ее родные сразу поймут, что она жива.
– И объявить на весь мир вот эту вашу туфту? Что я счастлива под крылом великого вождя?
– Успокойтесь. Должны же вы пострадать за дело революции.
– Да что у вас тут за революция такая? – рявкнула она.
Каи глаз не отвел:
– Чтобы понять, вам нужно заниматься революционнее. Чтобы вновь объединить страну, нужна революция. И только после объединения вы встретитесь с родными. А пока будьте любезны потерпеть.
Потом Чхве рассказали, что Пак Чон Хи и его жена – американские шпионы, что первую леди на Юге ненавидят, а ее убийство прославляют.
– Я была знакома с первой леди, – в гневе перебила Чхве. – Она была чудесный великодушный человек. Где у вас доказательства этой галиматьи? – Она требовала доказательств, пока наставник не наорал на нее и не ушел. Всякий раз, когда она бросала вызов Кану, ее, точно наказанного ребенка, не звали на ближайшую еженедельную вечеринку.
Еще, конечно, Чхве смотрела кино. Для начала Ким Чен Ир вместе с нею посмотрел «Море крови», а затем попросил прокомментировать. Она сказала, что сюжет увлекательный, а актеры играют натурально. Ким довольно заулыбался, когда она прибавила, что в Южной Корее в те времена не смогли бы снять фильм такого масштаба, но приуныл, когда она отметила, что северокорейское кино какое-то однообразное – только и речи, что о долге, преданности и самопожертвовании.
– В конечном итоге, – заметила она, – революция должна подарить народу счастливую жизнь, да? Но люди ведь много от чего бывают счастливы.
Ким Чен Ир растерянно заморгал:
– Например?
– Например, от любви. От любви мужчины и женщины.
Ким Чен Ир смотрел недоверчиво. Возьмем, к примеру, «Сорок первый», продолжала Чхве. Это сильное кино не только потому, что в нем есть политическая составляющая, но и потому, что главные герои влюблены, так? История вообще лучше, если в ней есть любовь, разве нет?
Ким Чен Ир поразмыслил, затем дернул плечом:
– Ну, подумаем, когда к нам доберется режиссер Сии.
Это было неожиданно, и Чхве похолодела.
– Что? В каком смысле? Зачем ему? Как?
– Он приехал несколько дней назад, – ответил Ким Чен Ир.
Да быть такого не может. Это какая-то чепуха – но с другой стороны, разве можно врать так убедительно? Заметив ее колебания, Ким Чен Ир обратился к своим телохранителям:
– Товарищи, правда же, режиссер Син обещал снова к нам приехать?
Тут он слегка просчитался – телохранители смущенно заерзали.
– Ну да, – после паузы пробубнили они.
– Видите? – сказал Ким Чен Ир и сменил тему: – Знаете, вам обязательно нужно будет выступить, когда мы устроим совместную пресс-конференцию Севера и Юга…
К великому изумлению Чхве – и к изумлению своего окружения – Ким решил назначить ее эдаким советником по культуре. Он возил ее в театры на мюзиклы, которые сам заказывал, в оперу, в цирк и в свой кинотеатр. Национальная философия чучхе основывалась на самостоятельности и якобы превосходстве северокорейского народа, но это не мешало Ким Чен Иру добиваться одобрения гостьи. Ей вообще показалось, что вся Северная Корея отчаянно добивается одобрения извне. Вся страна вечно бахвалилась размерами и масштабами.
– А как вам театр? – спросил Ким Чен Ир, когда Чхве впервые увидела главную пхеньянскую сцену, художественный театр «Мансудэ». – Размеры и аппаратура мирового класса, да? И построили всего за год. – В цирке он приветствовал ее словами: – Это специальное представление только для вас. Наша труппа всегда привозит призы с международных конкурсов в Восточной Европе.
Чхве стала единственной, чье мнение Ким Чен Ир спрашивал и слушал, – единственной, кому дозволялось критиковать его «бессмертную классику». Чхве ему выкладывала все без утайки. У них сложились странные отношения: он взирал на нее то снизу вверх, то наоборот, а она, проклиная его за то, что похитил, разлучил ее с детьми и привычной жизнью, прониклась к нему симпатией и даже радовалась его обществу. Он завел привычку порой – особенно когда просил совета – по корейской традиции официозно величать ее «учитель Чхве». С ней он как будто бывал непринужденнее и откровеннее, чем с соотечественниками, однако Чхве замечала, что никогда не остается с ним наедине: телохранители и подчиненные всегда были рядом и безмолвно ждали приказаний в тени.
