[18].
Мнение Крючкова абсолютно противоположное: «Поведение Андропова в кризисных ситуациях можно представить на примере венгерских событий 1956 года, когда руководство страны пыталось убедить советское посольство оказать военную помощь для нормализации обстановки в Будапеште. Несмотря на все просьбы, Андропов как посол отказался ставить перед Москвой вопрос о вводе наших войск в столицу. И тогда венгры стали решать вопрос напрямую с Хрущевым» [8].
Однако мнение С. Кургиняна может помочь: «С Андроповым не было понятно до конца, чего он хочет. Каждый, кто был близок к нему, считал, что это знает. Но Андропов был многолик» [19]. И еще: «Крючков стал со временем одним из наиболее близких мне людей. Он никогда, по-моему, до конца не понимал роли своего шефа в истории СССР». И по поводу Яковлева: «Еще более длинные разговоры после передачи. Яковлев тогда сказал, что в 1964-м Суслов ему поручил написать речь по случаю снятия Хрущева. Еще до того, как Никиту Сергеевича убрали. Фактически включил молодого Яковлева в заговор. Это ж как близко надо было находиться к серому кардиналу Кремля, чтобы стать участником заговора! Значит, и Суслов — агент влияния? Крючков понимал, что вопрос гораздо тоньше. Был диалог частей советских элит с различными сегментами элит западных. Это называется „каналы”. Структура этих каналов, их глубокая мутация и погубили в конце концов СССР. […] Очень глубоко проросли связи между частями нашей элиты и западной. Не банальными агентами были Яковлев и Горбачев, а элементами в смутировавшей системе „каналов”».
Считается, что 1968 год становится переходом к более жестким методам из-за Праги, но, например, психиатрическое лечение как мера наказания рождается даже раньше, так что не надо кивать на Прагу для оправдания. Уже 14 февраля 1967 года появилась «Инструкция о порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психических больных, совершивших общественно опасные деяния»«, так что Прага здесь не причем.
Григорьянц говорит об искусственном раздувании значимости некоторых фигур такие слова: «Тем временем в Советском Союзе Шелепиным и Семичастным (параллельно с борьбой в Кремле) с помощью „процесса Синявского и Даниэля” успешно создано во второй половине шестидесятых годов подлинное некоммунистическое, антисталинское общественное движение, уже нашедшее выходы на Запад, и с ним приходится серьезно считаться сменившему Хрущева советскому руководству, поскольку прямо или косвенно в нем участвует наиболее влиятельная и интеллектуально значимая часть советской интеллигенции. Чуть позднее „дела Синявского и Даниэля” в значительной степени усилиями последнего крупного уцелевшего коминтерновца Эрнста Генри выдвигается в качестве общественной фигуры мирового масштаба академик Андрей Сахаров. Его первые статьи, частью написанные вместе с Эрнстом Генри, тут же приобрели всеобщую известность и посвящены конвергенции, растущему единству социалистического и капиталистического мира и уж во всяком случае являются остро антивоенными» [20].
Сам Григорьянц рассматривал Синявского как работающего на КГБ, работая с которым, они довели его до профессора Сорбонны [21]. Это была одна из «игр» КГБ, причем с ним начали работать достаточно давно. Григорьянц пишет: «От КГБ Синявскому нечего было скрывать. Нина Воронель — его близкая тогда приятельница, и Сергей Хмельницкий — ближайший, еще школьный приятель и осведомитель КГБ, высказывают уверенность, что уже все ранние произведения Синявского, переправленные за границу, писались с ведома и по рекомендации КГБ. Я хотел бы думать, что это не совсем так, но боюсь, что здесь могли совпадать желания и цели и КГБ и автора — уже решившего, что он мошенник и карманный вор Абрам Терц.
Первый этап сотрудничества Синявского с КГБ им самим и Марьей Васильевной достаточно подробно описан и вызывает полное доверие. На филологический факультет Московского университета во время обучения там Синявского поступила совершенно небывалая в сталинском Советском Союзе студентка — француженка Элен Пелетье, дочь дипломата — да еще и военно-морского атташе. Элен влюблена в Россию, в русскую культуру, танцевала в Париже у Сержа Лифаря и уже изучала русский язык и литературу в парижском Институте восточных языков. КГБ, естественно, воспринял появление наивной француженки как подарок судьбы, как прямой ход к ее отцу и секретам французской обороны и политики, и Синявскому было поручено не только следить за ней, но еще и соблазнить Элен с тем, чтобы она вышла за него замуж. Может быть, уже тогда это означало не только естественный интерес КГБ к военно-морскому атташе, но сразу же было спланировано и появление одного из резидентов КГБ в качестве профессора Сорбонны (уж слишком странно и рано упоминание Сорбонны возникает у Синявского в автобиографической повести — в первом же разговоре со следователем), но вот Синявскому — по рождению и впрямь русскому интеллигенту — это будущее не слишком нравится».
