И поскольку все в СССР было завязано на государство: и цензура с запретами, и тиражирование творческого продукта, то в этом несоответствии культурного продукта и времени виновным становилось государство, а люди просто отворачивались в сторону чужого культурного продукта, который больше соответствовал их интересам и времени, в котором они жили. Не было даже определенных культурных форм типа комиксов, которые, по сути, соответствовали движению в сторону доминирования визуального продукта, идущего и сегодня.
Торможение в развитии своего собственного культурного продукта в аспекте новизны становилось одним из факторов, обращавших население к чужому продукту, воспринимаемому как продукт высшего уровня и соответствующей трансформации мозгов, поскольку каждый культурный продукт несет в себе картину мира.
Наверное, справедливо можно сказать, что побеждает тот, за кем идет молодежь. Остановить это можно либо запретами, либо созданием своего культурного продукта такого же уровня, но со своей картиной мира. Естественно, что легче было запустить запреты, что и делалось в СССР, где население имело очень дозированный доступ к чужому культурному продукту.
Пятое управление в этом плане являлось третьим путем. Его несформулируемой явно задачей был перевод популярных творческих работников, то есть таких, о которых заранее было уже известно, что результаты их труда затребованы, на создание более, условно говоря, просоветского продукта современного порядка. Когда, например, Любимов ставил «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду, то это и было такой реализацией. Восторг публики по поводу формы помогала правильная политика содержания. Новая форма оказывалась уже на улице перед зданием: «Действие по пьесе Джона Рида начиналось, как правило, у входа в театр, где на фоне красных флагов солдаты и матросы с ружьями и повязками на рукавах проверяли билеты у зрителей, отрывали корешки и накалывали их на штык» [2].
В этой борьбе не на жизнь, а на смерть с воспринимаемым властью как чужим была принципиальная вторичность, к которой приспосабливались люди, поскольку не имели прямого доступа к западному продукту, например, когда читатели пытались понять западную философию по ее разгромам в советской печати. Западный текст мог рассчитывать на перевод в СССР, если писатель был «правильным», например, представлял компартию своей страны. А так вся литература и культура Запада шла сквозь ее критику. В этой же сфере лежит советский феномен «чтения между строк», например, как в разгромной статье найти нужную информацию.
В. Фалин использовал для этого феномена реагирования понятие «эха»: «В Советском Союзе пестовали культуру политического эха. „Нью-Йорк таймс”, „Вашингтон пост”, „Гардиан”, „Цайт”, „Шпигель”, „Монд” или „Република” помещают положительный комментарий о СССР и его вожде или с помощью ножниц превращаемый в таковой. Прелестно. Миллионными тиражами такой комментарий воспроизводится в наших газетах. Смотрите, нами восхищаются, завидуют, что у нас такие успехи, такой лидер. А как обходились с критикой? То, что радиоголоса круглосуточно вещали на 15–20 миллионов постоянных слушателей в СССР, журналы и газеты так или иначе, но тоже достигали сотен тысяч читателей в стране, переводилось, снабжалось грифом „совершенно секретно" и в опломбированном пакете развозилось курьерами по „малому кругу". Случалось, что этот круг состоял из одного человека — генерального секретаря. Монополизация информации и ее производных, возможно, является худшим из всех подвидов деспотизма. Ведь даже самые мощные прожекторы не высветят суть явлений, лучшие зеркала не отразят обратную сторону вещей. Но заведенный диктатором Сталиным „порядок" продолжался при отце русской демократии М. С. Горбачеве. Он оберегался с той же, если не большей, тщательностью, ревностью, мелочностью».
Холодная война стреляет особым способом. Если обычная война работает с акцентом на внешнюю агрессию, то холодная война работала изнутри. От нее трудно защищаться. Именно для этого могли создаваться внутренние потенциальные очаги возможных конфликтов, когда по тебе «стреляет» свой, а не чужой. При этом стреляющим и разжигающим конфликт могли оказаться все те, у кого в руках были такие возможности. Любые конфликты расшатывают общество — от национальных до литературных. Потом обществу требуется время, чтобы восстановить утраченную стабильность, даже ментальную.
