То есть во многих подобных случаях начинают играть роль внесистемные факторы цензуры, способные обойти запреты. В театре, например, это были выходы на партийных чиновников высокого ранга, которые часто помогали, поскольку любой текст, любая пьеса могут иметь множество интерпретаций. Причем они тоже были современными людьми, понимавшими все часто лучше нас самих. Просто должность их обязывала быть более правильными.
Корней Чуковский издавал до революции сатирический журнал «Сигнал», который в результате закрыли, но Чуковского спас адвокат Грузенберг, выступивший с такой речью: «Представьте себе, что я… ну хотя бы вот на этой стене… рисую… предположим, осла. А какой-нибудь прохожий ни с того ни с сего заявляет: это прокурор Камышанский. […] Кто оскорбляет прокурора? Я ли, рисуя осла, или тот прохожий, который позволяет себе утверждать, будто в моем простодушном рисунке он видит почему-то черты… уважаемого судебного деятеля? Дело ясное: конечно, прохожий. То же происходит и здесь. Что делает мой подзащитный? Он рисует осла, дегенерата, пигмея. А Петр Константинович Камышанский имеет смелость утверждать всенародно, будто это священная особа его императорского величества, ныне благополучно царствующего государя императора Николая Второго. Пусть он повторит эти слова, и мы будем вынуждены привлечь его, прокурора, к ответственности» [7].
Реально прокурор усмотрел в журнале неправильный вывод, который должен был сделать читатель из помещенных там материалов: «В одном из первых номеров он опубликовал, расположив их один за другим, три материала: первый — приказ о благодарности императора Николая II казакам; второй — заметку о том, что до сих пор не подсчитано число убитых и раненых во время подавления протестов в российских городах; третий — стихотворение о русском солдате, которого никому не удастся сделать палачом. Цензура восприняла такой композиционный прием однозначно: автор желает вызвать у читателей мысль, „что, одобряя действия войск при подавлении беспорядков, русских солдат хотят заставить действовать как палачей, и что именно за такого рода действия казачьих войск государь император выражает им свою благодарность”, написал в обвинительном заключении следователь Цезарь Обух-Вощатынский».
Но, в конце концов, все разрешилось. Правда, суд был царский, наверное, советский суд до такого бы не дошел. Поэтому во всех советских журналах были правильные и очень правильные произведения, к которым трудно было придраться.
Литература
1. Фалин В. Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания. — М., 2016.
2. Кислицына К. 10 спектаклей Любимова, которые потрясли мир // www.gazeta.ru/culture/2017/09/29/a_10911422.shtml
3. Викторов А. Марк по любви // jewish.ru/ru/people/culture/190893/
4. «Запрещается опубликовывать»: методичка советской послевоенной цензуры // gordonua.com/specprojects/cenzor.html
5. Веденеев Д. «…Хочу умереть честным человеком». Закат карьеры чекиста — «религиоведа». Ч. 1 // ruskline.ru/opp/2019/aprel/9/hochu_umeret_chestnym_chelovekom_zakat_karery_chekista_religioveda_ch_1
6. Встреча в ЦК ВЛКСМ // www.molodguard.ru/article40.htm
7. Шмараева Е. Его оскорбленное Величество. Как накануне революции 1917 года в России судили за ругательства в адрес Николая II // zona.media/article/2017/20/03/les-tzars
Андропов, Любимов и цензура
Режиссер театра, с одной стороны, работает с готовым сюжетом, который был придуман писателем. Режиссер может уходить от него, но у него есть возможность выбрать из него лучшее, подняв его еще выше. С другой стороны, сложность режиссера состоит в том, что он работает не только с литературным сюжетом, но еще и с человеческим материалом, пытаясь заставить актеров отобразить то, что требуется, в чисто физическом плане. С третьей, режиссер стоит на вершине пирамиды театрального организма: от билетера до художника. Но над ним высится еще одна пирамида — бюрократическая, где любой инспектор может ему от души напакостить. Плюс к этому режиссер сразу видит реакцию зала, а автору ради такой реакции нужно ждать годы.
