Аромат любви и женской плоти.
Он смотрел, как сбрасывает он одеяло на пол. Как ложится — и смотрит на него.
Он не помнил уже, как разделся догола, открывая её взгляду своё тело — мускулистое, когда-то хорошо обработанное спортом тело.
Он лёг рядом с ней.
Она погладила его грудь. Живот.
Он чувствовал, как сладкая кровь притекает в низ живота. И туманный морок сменяется огненным возбуждением.
Он лёг на неё. Всем телом прижимаясь к ней. Ощущая мягкость живота и упругую твёрдость грудей.
Он целовал её. Язык его ласкал её рот, он пил её слюну, сок её тела.
И когда часть его тела проникла в её лоно — красные огни поплыли у него перед глазами, густая кровь забилась в висках.
Её ладони легли ему на спину и ноготки её острыми иголочками прошлись по его коже.
Не было уже ничего, кроме страсти. Плавящей тело страсти.
И ему хотелось, чтобы она была бесконечной.
Но кто бы мог выдержать такую бесконечность?
«Невозможно быть всегда внутри этой скорлупы. Она слишком тонкая. Её ничего не стоит разбить…»
Ставицкий был один в пустой квартире.
Он вернулся раньше, чем рассчитывал. Всё как-то не клеилось…
Всё было не так, как прежде Встречи получились скомканные, пустые и, большей частью, бесполезные. Половину из намеченных в Европе переговоров вообще пришлось отменить.
Разве только с Войков получился какой-то разговор… По крайней мере, он согласился с его планом.
Впрочем, был ли у него выбор?
Но и это согласие было каким-то вынужденным, вымученным. Почти что — невольным.
Казалось, что и Войков, будь у него хоть малейшая возможность, отказал бы Николаю. И предложил ему…
Ну, скажем, подумать ещё немного. И не спешить сворачивать бизнес в России.
«Я разучился убеждать людей. Я теряю кураж… Или как сейчас говорят? Драйв? Это много значит в бизнесе. Очень много. Войков скоро перестанет мне верить… Он и сейчас уже не уверен в правильности моих расчётов. Он, как видно, полагает, что я могу держать бизнес под контролем только в спокойных, предсказуемых условиях. И в надвигающейся буре мне штурвал не доверить… Я же читаю, читаю это в его глазах! Он так и хочет сказать: «Уйди, уйди в сторону, пока я сам тебя не отодвинул!» Да, хочет сказать. Но пока не решается».
Он вернулся в Москву на два дня раньше намеченного срока.
Прилетел ночным рейсом.
Квартира встретила его темнотой и тёплой, душной непроветренностью комнат.
Непривычным одиночеством.
«Домработница не приходила…»
Ставицкий зашёл в прихожую, включил свет, закрыл за собой тяжёлую, металлическую, лакированными дубовыми панелями обшитую дверь.
Щёлкнул замок, и в тишине квартиры звук этот прозвучал отрывисто и громко. Как выстрел.
Ставицкий вздрогнул.
«Да хватит тебе… Совсем расклеился. Распустил себя, расслабил нервишки — вот они тонкими верёвочками и провисли. Чего дёргаешься, Коля? У тебя бизнес законный, спокойный. Да и не стреляют давно, никого не стреляют. И никогда. Не те времена, не те нравы. Это пускай обыватели думают, что у нас — сплошной криминал. Ты-то знаешь, Коля, что давно уже не криминал проблема. Сама жизнь — одна сплошная проблема. Безо всяких выстрелов… На рулетке по правилам играют, а у государства — своя рулетка. Как хочет, так фишки и двигает. И завтра же всё переиграет. И все твои планы — в трубу!..»
Ставицкий снял лёгкую дорожную куртку и повесил на приоткрытую дверцу шкафа.
«В трубу!»
Он не любил развешивать одежду в шкафу, не любил вешалки. Носки и брюки разбрасывал где попало, отчего Лариса не раз ругала его, а домработница постоянно требовала прибавки к зарплате за постоянные поиски затерявшихся в недрах квартиры несвежих сорочек.
«Лариса… Да, она ещё не вернулась».
Он оставил сумки в коридоре, ногой отпихнул их ближе к стене. Чтобы не мешали ходить.
Принял душ.
Одел халат.
И долго сидел на диване в гостиной, неподвижным взглядом гипнотизирую резного индейского божка с выпученными глазами, что сидел на краю шкафа, поджав под подбородок деревянные свои, красно-чёрные ноги.
На божка взгляд Ставицкого никак не действовал. Божок растянул губы в издевательской ухмылке и показывал Николаю кончик тёмного языка.
— И тебе на меня наплевать, — прошептал Ставицкий и отвернулся.
