Они стояли на скальной площадке у стен старинного замка. Облака ленивой рекой обтекали тёмно-серые стены. Накрапывал дождь.
Они стояли у края площадки и смотрели вниз. Там, внизу, под бело-серым потоком облаков, под красноватыми, с трудом пробивающимися сквозь малые оконца в дождевых тучах, лучами закатного солнца — лежали разбросанные по земле зелёные, коричневые и тёмно-жёлтые лоскуты полей, виноградников и лесов.
А вдали виднелись вечерние огни Римини и Каттолики.
— Холодно становится, — сказал Иван. — Мы уже три часа здесь гуляем. Может, вернёмся…
— Вернёмся, — согласилась Лариса. — В отель…
Он обнял её за плечи. О почувствовал, что кожа её подрагивает от вечернего холода.
Он набросил ей на плечи пиджак.
— Так теплее…
Он и сам удивился тому, как возбудила его эта податливость Ларисы. Она не пыталась освободиться от его объятий.
Нет, наоборот — она прижималась к нему.
Он поправил отброшенный ветром рукав пиджака. И рука его невольно скользнула вниз. К её талии.
Ладонь легла на изгиб. Горячий изгиб. Он провёл рукой ниже. Задыхаясь от волнения, он погладил её по бедру.
«Господи, что творю… Что делаю!»
Она стояла неподвижно, немного прикрыв глаза.
Он положил ладонь на край платья. Слегка приподнял его, обнажая её ноги. Выше колен, выше.
Кончиками пальцев он провёл между её ног, ощущая страстный жар тела.
Но едва только ладони его приблизились к манящим венериным губам, скрываемым лишь тонкой, ажурной тканью трусиков, Лариса отстранила его руки.
— Нет, не…
Она не договорила.
«Дурак!»
Иван не мог успокоить дыхание.
«Что ты задумал?»
Он не мог понять. Какое-то странное раздвоение. Мысли, осторожные мысли — были сами по себе. А тело, будто сорвавшаяся с привязи собака, не подчинялось мыслям, не подчинялось вообще ничему, кроме охватившей его страсти.
— Вернёмся, — тихо сказала Лариса.
Иногда ему казалось, что это сон.
И, может быть даже, не его сон.
Он не осознавал до конца, что происходит. С ним и Ларисой…
Возможно, и Лариса происходящее казалось сном. Потому она была так раскованна. Потому ей было так легко.
Иван был уверен, что она поднимется в свой номер. Как заворожённый, смотрел он на светло-серый свой пиджак, наброшенный ей на плечи.
Она не снимала его. Не снимала, когда шла по лестнице отеля.
«Оставь, оставь себе!» — повторял Иван.
Отчего-то он боялся того, что она снимет пиджак и отдаст ему.
И на этом — всё кончится. Кончится сон.
Она уйдёт. Поднимется к себя. Он вернётся в свою комнату. Не сговариваясь, повинуясь лишь доводам холодного, будничного, серого рассудка они постараются забыть, раз и навсегда забыть эти несколько минут, проведённых на скальной площадке в маленькой республике Сан-Марино. Несколько минут вечера — под дождём.
Они забудут.
Она поднималась. Она миновала свой этаж. Выше…
В отеле — тепло и сухо. Они согрелись. Но она не снимала пиджак.
Иван невольно немного обогнал её. Словно боялся, что сейчас она непременно заблудится, потеряет дорогу.
«Идём, — шёпотом повторял он. — Идём».
Они зашли в номер. Он включил настольную лампу.
Теперь — она сбросила пиджак на пол. Подошла к окну. Стояла молча, неподвижно — минуты две.
«У меня в баре… кажется, вино есть, тосканское», — лихорадочно вспоминал Иван.
Впрочем, он и сам не мог понять, почему он вспоминает именно о вине. И потребуется ли им это вино. И что им вообще потребуется. И что будет…
Он не выдержал тишины.
Он подошёл к ней и попытался обнять. Она отстранила его руки. Кочиками пальцев провела по его лицу.
— У тебя номер большой, — тихим, евда слышным голосом сказала она. — У меня меньше.
— Да…
Он сглотнул слюну и повторил:
— Да.
И добавил зачем-то:
— Люкс. Понимаешь, люксы всё время больше. Это, конечно…
«Что я говорю? Зачем? Нужно сказать что-то другое, другое… Не нужно бы этого делать, но я не хочу, чтобы она уходила. Не хочу!»
Она прошла мимо него — к постели.
Сбросила туфли. Расстегнув на вороте пуговицы, сняла платье.
И Ивану показалось, будто тот вечерний туман спутился вниз со скалы, проник сквозь стены, забрался в комнату. И стал не туманом уже, а пеленою — белой, слепящей, сладкою.
Он смотрел, как снимает она лифчик и трусики. Он смотрел на её тело, наконец-то открывшееся ему манящее, обнажённое женское тело, на её груди с заострившимися и порозовевшими от страсти сосками, на тонкую, мягкую даже на взгляд кожу живота, и ниже — на треугольник волос между стройных ног, заветное место, источавшее, казалось, самый сладкий в мире аромат.
