— А примет Украина столько? — с недоверием спросил Кондрашин.
— Не бери в голову, — отмахнулся Ставицкий. — У нас хорошие связи с Денисенко, наши деньги там тоже работают. И отдаём за копейки… И созвонись с Романовым, подготовь по его контрактам отгрузки. Сегодня же, немедленно этим займись!
— Понял, — ответил Кондрашин.
Ставицкий отключил телефон.
С минуту стоял молча, подбрасывая лёгкий телефон в ладони.
«Лене позвонить?»
Он знал, что жена ещё два дня будет в Италии. Так что опасаться нечего…
Да, Кондрашин сегодня всё решит. Он мужик исполнительный, ему можно верить.
«Ладно, устрою себе небольшой праздник. Нужна хорошая встряска. Положительные эмоции…»
Он позвонил Лене.
Леночке Максимовой. Юной стажёрке из отдела зарубежных проектов.
Она приехала часа через три.
С минуту стояла в прихожей, словно не решаясь войти.
— Давай уж, — не слишком вежливо пригласил Николай.
И взял у неё сумочку.
— Пусть здесь, на полке полежит. Вечно ты с ней ходишь. Телефон отключила?
Лена кивнула.
— Стесняешься?
— Немного, — ответила Лена. — Я здесь… Мне здесь как-то… Не то, чтобы неуютно. Просто…
— Понимаю, — ответил Николай. — Чужое семейное гнездо. Чувствуешь себя разрушительницей?
«Господи, глупость какая! — подумала Лена. — Если бы он знал, болван самоуверенный, насколько для меня это всё серьёзно…»
— Проходи, не стесняйся, — Николай широким жестом показал в сторону рабочего кабинета. — Я тут как раз небольшой столик организовал. Тебя угостить, и мне после командировки подкрепиться. Что ж так неуверенно? Можно подумать, ты здесь впервые.
«В третий раз, — мысленно ответила Лена. — Господи, как эти конспиративные встречи иногда надоедают!»
Она прошла в кабинет.
Ставицкий в своё время постарался, украсил его со вкусом, правда — несколько тяжеловесным и консервативным декором.
Стены были отделаны резными дубовыми панелями с лакированной, глянцевой при свете дня поверхностью. В отличие от гостиной, где на окнах были лёгкие, светлые жалюзи, в кабинете окно было до половины закрыто тяжёлыми, собранными в складки, зелёными бархатными шторами, отороченные по краям светло-серой шёлковой нитью. Пол был покрыт старомодным дубовым паркетом, жёлто-красноватым от слишком тёмного лака.
Если ещё и посмотреть вверх, на деревянные же (только не дубовые, а ольховые) панели потолка, то создавалось впечатление того, что находишься внутри старинной деревянной шкатулки, неведомо какой силой увеличенной вдруг до гигантских размеров.
Разве только размеры комнаты несколько скрадывали, смягчали давление тяжёлых стен, объёмом пространства давая возможность свободно дышать, не боясь быть придавленным тяжёлой крышкой гигантской шкатулки.
— До сих пор удивляюсь, — сказала Лена, проходя в комнату и садясь на диван.
— Чему? — спросил Николай.
Он вкатил в комнату сервировочный столик с расставленными на двух его полках в полном беспорядке вазочками с пирожными и фруктами, бутылками с «Чинзано» и лёгким итальянским вином и стоявшим в гордом одиночестве хрустальным графином с фруктовым соком.
Николай подкатил столик к дивану и присел рядом с Леной.
— Чему удивляешься? — переспросил он.
— Кабинет у тебя…
Лена посмотрела вверх.
— Всё такое тяжёлое, огромное, угловатое. И тёмное.
— Скажи уж — мрачное…
Николай встал, включил музыкальный центр.
— Что-нибудь лёгкое надо найти, джазовое, — пробормотал он. — Что-нибудь спокойное…
Нашёл нужный диск, запустил его. Отрегулировал звук: так, чтобы было еле слышно.
И снова сел на диван.
— Мрачное, говоришь?
Николай улыбнулся. Грустно и виновато.
— Нет, Ленк, неправда. Ничего мрачного. Наоборот, это торжество жизни и стабильности. Торжество домашнего уюта. Это — консервативный стиль. Это тяжесть дома, тяжесть моего якоря. Раньше, когда не изобрели ещё якоря с чугунными лапами, моряки использовали грузы, иногда — обычные камни. Привязывали к ним верёвку и кидали в море. А другой конец верёвки привязывали к выступу на носу лодки. Чтобы не унесло её в открытое море…
Николай вынул пробку из бутылки и разлил вино по бокалам.
— Вот ведь интересно, — сказал он. — Вино днём, красивая женщина. И всё это — вместо работы. И ты знаешь…
