Веремеев брезгливо поморщился. Он совершенно не переносил площадную ругань. Особенно тогда, когда вынужден был её выслушивать от руководства.
«И трубку-то не бросишь…»
— А теперь — грязно! — разошёлся Ставицкий. — Мать их!.. Откуда информация, что убэповцы по наводке пришли?
— Профессиональное чутьё, — сказал Веремеев. — «Стретфорд» новая контора, под проверки не попадал. По нему всего две поставки было. Причём обе спокойно проходили по таможенным рискам. Кто-то нас целенаправленно выследил и архаровцев этих навёл.
Ставицкий молчал. Дышал тяжело, с глубоким лёгочным присвистом, словно в приступе астмы.
«Разволновался», — решил Веремеев.
— Гонеева подключить с его чекистами? — предложил юрист.
— Не спеши, — подал, наконец, голос Ставицкий. — Вы эту атаку отбили?
— Отбили, — подтвердил Веремеев. — Как положено, по полной программе. Данные с удостоверений переписали, с постановления на обыск сняли копию. С их руководством созвонились. Исполнитель, который «Стретфорд» ведёт, нам известен. С этим проблем не будет. Но если ребята с чьей-то подачи пришли, то можно и повторного набега ожидать. У нас ведь по оффшорным конторам много чего проходило…
— Пока без Гонеева действуйте, — сказал Ставицкий после короткого молчания. — И с мобильного мне звони осторожней! За речью следи. Так, что разговор был без особых… комментариев. Я скоро буду в Москве, тогда всё решим. Давай, действуй!
Экран телефона погас.
«Разговор окончен».
Веремеев посмотрел на часы.
«Трёх минут хватило. Думал, дольше будет…»
Внезапно телефон зазвонил. Веремеев посмотрел на экран.
«И номер-то секретный. Хотя при звонках из-за границы номера иногда не определяются…»
Веремеев подумал немного и решил звонок принять.
«А вдруг и в самом деле Ставицкий?»
Он нажал на кнопку, прерывая мелодичное пиликание вызова.
— Юрий Николаевич, ни к чему вам было генерального беспокоить, — сказал кто-то голосом усталым и подчёркнуто равнодушным. — Скоро ему не до ваших дел будет, уж поверьте…
И бросил трубку.
«Сволочи! — не выдержав, выругался Веремеев. — Пасут — и не скрывают этого. Совсем обнаглели!»
Он не знал, что именно за сволочи его «пасут».
Но точно теперь знал, что совершил глупую и непростительную ошибку, позвонив Ставицкому со своего мобильного.
«Сволочи!» — повторил Веремеев.
И поехал домой.
В день приезда они так и не смогли поужинать вместе. Не то, чтобы Романов очень к этому стремился…
Да нет, хотел Иван, очень хотел пригласить её на ужин. Но, просидев час в номере гостиницы, убедил сам себя, что прилив чувств, страсть, влечение, захватившее его — это всё лишь морок, что-то вроде помешательства, по счастью — временного.
И, конечно же, ничего у них и между ними не было, нет и не будет. Потому что это невозможно. Потому что он женат, и она замужем. Да ещё и за его начальником.
Потому что у него дети, и ни к чему испытывать на прочность семейные отношения. Хотя бы ради спокойствия детей.
Потому, что он любит…
«Любишь ли? Или это просто сила привычки? Привязанность к устоявшемуся, налаженному быту?»
…да, любит жену.
И ещё потому, в конце концов, что они здесь в командировке. И у них всё расписано по дням, по часам, по шагам: встречи, переговоры, посещение выставки, осмотр залов и…
Да много всего!
И потом…
Но всё же, не смотря на все эти разумные доводы и мудрые мысли, Романов постоянно возвращался мысленно к тем полутора часам, проведённым в машине с Ларисой. Невинным полутора часам. Невинным, но с грешными мыслями.
И ему казалось, что грех (если он вообще будет, в чём Романов весьма и весьма сомневался) — не так уж велик.
«Никто не узнает…»
Он усмехался грустно.
Да, все думают так. Все грешники.
«Да если б и узнали… Конечно, скажут, что не думал о семье. Трагедия и катастрофа для дома… Так ведь? И ты, Иван, этому виной. Так скажут… Но ведь главное не то, что скажут, а то, что в действительности будет с семьёй».
Иван достал из гостиничного бара бутылку минеральной. Пересохло горло, язык стал похож на сохнущую бумагу-липучку.
С открытой бутылкой подошёл к окну. Сделал глоток…
«Да ничего не будет! — решил он. — Ничего! О чём ты переживаешь? О том, чего нет и, быть может, не будет. Ты ей, возможно, и не нравишься вовсе. Все эти взгляды, намёки — они же ничего не значат. Ты же не мальчишка, Ваня, а мужик не в малых уже годах. Хоть и молод, но не мальчишка, чтобы все эти намёки ловить, а потом воображать невесть что. Да и зачем тебе это? Понимаю, приключение… Или нечто большее? Может, это просто твоё отчаяние. Осознание невозможности удержать бизнес… Да, ты уже думал об этом. Просто захотелось испытать что-то новое, острое. Если уж старая жизнь заканчивается, то пускай уж заканчивается так — весело, бесшабашно…»
