Обстановка накалялась; оба родственника заметно нервничали и говорили на повышенных тонах. И в тот самый момент, когда беседа достигла своего эмоционального апогея, в комнату неожиданно вошел… конечно же, вездесущий кардинал де Ришелье.
– Я знаю, – с порога сказал он. – Вы говорили обо мне. Не так ли, мадам?
Это внезапное вмешательство ввело Марию Медичи в кратковременный ступор. Дыхание ее пресеклось, и ей потребовалось несколько мучительно долгих секунд, чтобы взять себя в руки. Гордо подняв голову, она отрывисто произнесла:
– Вовсе нет.
Но вдруг волна жгучей ненависти, смешанная с горечью от собственной растерянности, захлестнула ее. Она резко повернулась к кардиналу и заговорила, чувствуя, как все ее лицо покрывает испарина.
– Вообще-то… Да… Мы говорили о вас, причем говорили как о человеке самого низкого и неблагородного достоинства.
Слова срывались с ее губ сами собой, как извержение вулкана, как неудержимая снежная лавина, сель, камнепад… Она чувствовала, как все то, что угнетало и терзало ее все это время, выплескивается наружу, притом не в самой пристойной форме. Она не замечала ничего вокруг, выкрикивая оскорбления в адрес Ришелье, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах: якобы он задумал покушение на короля, он распространяет слухи, будто Людовик XIII – незаконный сын Генриха IV и потому занимает престол не по праву, он…
Между тем сам Людовик XIII сидел, стиснув зубы, бледный, как полотно, а лицо его выражало гремучую смесь страха и негодования.
Весьма несладко приходилось и Ришелье. Он крепко стиснул зубы и сжал кулаки, не замечая капелек пота, обильно выступивших у него на лбу. Решалась его судьба: в одно мгновение он мог быть низвергнут и растоптан, а мог – и вознестись до невероятных высот.
Некоторые историки утверждают, что, повинуясь некоему внезапному эмоциональному порыву, он якобы даже «упал на колени перед своей бывшей благодетельницей» и «умолял не верить возводимой на него клевете». Особенно падкие до эмоций авторы отмечали, что при этом кардинал плакал и молил о пощаде.
Франсуа де Ларошфуко в своих «Мемуарах» так и пишет:
«Он пал к ее ногам и пытался смягчить ее своей покорностью и слезами. Но все было тщетно, и она осталась непреклонной в своей решимости».
Однако полностью и безоговорочно доверять мемуаристам – дело неблагодарное и пустое. С другой стороны, сразу несколько человек сообщают нам, что в ходе той беседы кардинал де Ришелье попросил отставки.
В конце концов, Людовик сумел утихомирить мать и, будучи при этом весьма сконфуженным, приказал кардиналу удалиться. Казалось, Мария Медичи одержала бескомпромиссную победу, а когда прошел слух о том, что кардинал в расстроенный чувствах собирается покинуть Париж, сторонники королевы-матери и вовсе стали втайне потирать руки. На поверку же все обстояло несколько иначе, если не сказать – с точностью наоборот.
Изможденный стычками с матерью и внутренним разладом в стране, Людовик в итоге вновь вызвал к себе кардинала. Тот нашел Его Величество в состоянии полнейшего смятения: король сидел у камина, обхватив голову руками; его лицо осунулось, под глазами залегли темные круги. Услышав, как в комнату вошел Ришелье, он вздрогнул и устремил на него пустой, ничего не выражающий взгляд:
– Как мне быть? – голос его был глухой и звучал едва слышно. – Ведь она моя мать. Ришелье, помогите мне, дайте совет, что мне делать?
– Сир, – осторожно начал кардинал, и голос его был исполнен жалости. – Подумайте прежде всего о себе: ваш брат ненавидит вас. Ваш трон и ваша власть в опасности.
Король отнял ладони от лица и заговорил быстро, с легкой ноткой истерики, словно сам не до конца верил в правдивость своих слов.
– Я знаю, знаю. Но вы ведь давно знакомы с моей матерью. Она же не станет в самом деле помогать заговорщикам в борьбе против нас.
– Увы, – сокрушенно ответил кардинал. – Позволено ли мне будет ненадолго вернуться к прошлому?
– Если это необходимо, я, как король, обязан вас выслушать.
Людовик кивнул и внимательно взглянул на кардинала. Тот, заложив руки за спину, тихо произнес:
