К обеду он опоздал, ели уже сладкое. В обычное время опоздание к столу было одним из смертных грехов флотского офицера. Но Ливитин вошел в серебряный перезвон приборов с небрежной уверенностью (с какой иные входят в партер после начала акта), зная, что ему опоздание простительно и что его не встретят ни поднятые брови старшего офицера, ни ядовитые улыбочки соседей. Опозданием в данном случае можно было слегка пококетничать: всем (а старшему офицеру — лучше всех) было известно, что лейтенант Ливитин опаздывает потому, что он рубит мачты. «Руби их, окаянных, лейтенанте, и благо ти будет, и нам вкупе!» — выразился вечером отец Феоктист и пояснил, испуганно покачивая головой: «Экую сволочь, прости господи, оказывается, на себе возили!» Мичмана смотрели на Ливитина с восторгом, а лейтенант Веткин — с прямой завистью: на войне, как и на гонках, важно с места забрать ход, Анну не Анну, а Станислава с мечами Ливи сорвет как пить дать!
За столом шел перебивающий и оживленный разговор исключительно о служебных делах: о заканчивающейся погрузке угля, о помещениях для запасных, о том, будут или нет снимать деревянный настил верхней палубы, которая в бою может загореться, — о сотне вещей, всплывших на поверхность на гребне накатывающейся волны мобилизации (впрочем, последнее слово произносить избегали). Очевидно, накренившиеся под тяжестью событий дни сдвинули с места и флотские традиции, потому что старший офицер слушал артиллериста, толкующего за столом о кранах и погребах, и не только не останавливал его обычным ядовитым напоминанием, что для застольной беседы есть другие, более интересные обществу темы, но и сам, кивая ему утвердительно головой, поднял руку и оживленно сказал через всю кают-компанию вошедшему Ливитину:
— Николай Петрович, порт дерево прислал, с утра хочу новые стеньги ставить! Не подведете, голубчик, успеете?
— Надеюсь, — ответил Ливитин, садясь, и сразу же с недовольной гримасой протянул в воздух, не глядя, свою пустую тарелку: из того, что он опоздал, не следовало еще, что тарелка должна остыть, однако она была чуть теплой, что не соответствовало комфортабельности кают-компанейского стола и было очевидным упущением вестовых.
Рука в нитяной перчатке тотчас приняла тарелку.
— Холодная, — кивнул Ливитин через плечо.
Вестовой, принявший тарелку, приложил её донышком к щеке и, виновато качнув головой, побежал к буфетному окну. Лейтенант Веткин посмотрел ему вслед и усмехнулся.
— Вестовые ошалевши малость, — сказал он, играя кольцом от салфетки, вам тарелки забыли согреть, мне батюшкину стопку подсунули, а бедному Гревочке боржома не поставили…
— Обалдевают. Что же будет, если война в самом деле? — отозвался лейтенант Греве желчно. — Этак вовсе без обеда насидимся!
Ливитин пожал плечами.
— У них деревня в голове, нервничают, — сказал он, вспоминая Козлова.
— Что вестовые балдеют — это в порядке вещей. Но что в штабах в штаны кладут — это хуже, — начал Веткин, и по его оживившемуся лицу Ливитин понял, что он запасся новыми анекдотами. — Слышали, Николай Петрович, что Бошнаков рассказывал?
— Кое-что… Я его мельком видел…
— Пожар в б…ке во время наводнения! — хихикнул Веткин. — Генмор вчера германский свод сигналов прислал, — удосужились наконец! — просит размножить для флота и вернуть для хранения как первоисточник… Имажине[31]? Адмирал будто приказал ответить, что на «Рюрике», кроме четырех писарей, ни одной скоропечатной типографской машины не имеется…
Ливитин усмехнулся.
Свод сигналов представлял огромную книгу более тысячи страниц, и действительно Генмор, спохватившийся накануне войны размножить его средствами штаба флота, был по меньшей мере смешон.
Но свод был каплей в море. Предвоенная горячка била петербургские штабы, перетрясая аккуратные папки планов, и то и дело роняла из них в историю отвратительные грешки благополучного «департамента побед и завоеваний».
Каждый час приносил новое изумляющее открытие. То обнаруживалось, что для целей разведки совсем нет годных миноносцев — их не строили уже девять лет — и только-только заложили нефтяные эсминцы, которые, как и новые дредноуты, еще не были готовы. Внезапно оказалось, что для «Новика» единственного быстроходного миноносца, способного дать хоть какую-нибудь разведку Балтийского моря, — нет в Гельсингфорсе запасов мазута, но зато мазутом можно захлебнуться в Либавском военном порту (который, как попутно выяснилось, наличными силами флота защищать невозможно и который по планам предполагалось взорвать при попытке немецкого флота к захвату). То комендант Выборгской крепости неожиданно предъявлял флоту вексель срока 1906 года, требуя высылки к нему для брандвахтенной службы кем-то когда-то обещанных (и в план занесенных) военных судов, которых не оказывалось в природе. То Генмор приказывал снять с флота всех офицеров-академиков для штабной работы, оставляя этим корабли без командиров и старших офицеров, и тогда командующий морскими силами, взвыв, шифрованно матерился.
