Слушая Алину, Костов подумал, что его предчувствия оправдываются на все сто, и не мог не испытывать по этому поводу удовлетворения. «Зашевелилась банка с пауками?» — усмехнулся он и тут же стал укорять себя за злопыхательство. Почему, в конце концов, пауки? Кто сказал, что эти ребята такие уж плохие люди? Тем более Алина, которая ему была в высшей степени симпатична…
— Хорошо, хорошо, — попытался он успокоить девушку, ему было ее жалко, девчонка еще… — Давайте встретимся где скажете. Какое-нибудь тихое, незаметное местечко, где можно спокойно побеседовать. Может быть, кофейня на Тверской?
Костову пришлось проявлять инициативу, так как Алина была не в себе, лишь продолжала бормотать что-то вроде «чудовищно, я не могу, я должна сказать» и прочее, продвинуться дальше этих слов у нее никак не получалось.
Не успел Костов положить трубку, как телефон затрезвонил вновь. Надежда, с мрачным видом перекинувшись с кем-то парой слов, снова протянула трубку Костову. «Ицкович», — объявила она на этот раз.
— Антон! — раздался вопль, и Костов поморщился от фамильярности. — Встреча просто необходима, я готов посвятить вас в некоторые деликатные обстоятельства. Пусть я выгляжу в их свете не слишком почтенно, но… что поделаешь! У меня, представьте, тоже есть совесть — хотя, честно говоря, ее границы совпадают с границами моей платежеспособности… Но я не могу теперь отмалчиваться. В конце концов, если вникнуть, обстоятельства невинные, хотя и не очень приглядные… Но вы, как мужчина, должны понять. Мне бабки-бабульки нужны, вы не осудите. Но это не телефонный разговор, и — извините — не хочется, чтобы в нем участвовала ваша мужененавистническая коллега. Она может неправильно понять…
Костов с трудом сообразил, что речь идет о Надежде.
— Вы ошибаетесь, — вступился он за честь дамы.
— Не ошибаюсь, — засюсюкал Ицкович. — Она женская шовинистка, я их боюсь, от них не знаешь, чего ждать. Они такой фортель могут выкинуть — только щеки береги! А я человек чувствительный, физической боли не выношу ни в каком виде. Без нее, без нее… И без боли, и без госпожи Надежды. Иначе — пардон! — разговор не состоится.
С Ицковичем договорились встретиться на Тверском бульваре через час после встречи с Алиной. Но это было еще не все. Рядом уже снова стояла Надежда с телефонной трубкой. «Некая Марфа из команды Абдулова, очень настаивает…» — сказала она на этот раз.
— Товарищ Костов! — Голос был решительный. — У меня к вам дело, очень срочное, связанное с арестом Абдулова, я должна вам кое-что показать. Вы можете прийти сегодня в телецентр? Я пропуск выпишу…
— Может быть, лучше вы к нам?
— Нет-нет, у вас там нет подходящего видика для профессиональных кассет… Хочу вам показать кое-что.
— Спасибо. Я обойдусь без пропуска, — сказал Костов.
— Ах, да… Ну, конечно. Тогда жду вас в пять.
График дальнейший работы выстраивался более чем плотный. В двенадцать — Алина Сохова в кофейне на Тверской. (Что же вы хотите нам сообщить, красавица?) Затем переход к Тверскому бульвару и Ицкович (обойдется без кофе и всего другого, будет суровый мужской разговор). Затем стрелой — в «Останкино», где его ждет некая загадочная Марфа, рисовавшаяся Костову дамой с полотен Кустодиева, — румяная, дебелая, краснощекая. Во всем виновато, конечно, ее ветхозаветное дореволюционное имя. Костов аж руки потер от удовольствия — хорошо, когда много работы!
Алина Сохова сидела в почти пустом зале кофейни за столиком в углу — плечи опущены, ненакрашенная, волосы попросту заколоты на затылке узлом, одета во что-то черное, незапоминающееся, в руке — тлеющая сигарета. В этом местечке Костов иногда назначал свидания приятелям, девушкам и своим осведомителям — здешняя атмосфера ему нравилась. В кофейне царил полумрак и доминировали приглушенные цвета — темная мебель, матовые стекла, блеск металла не травмирует глаз, взор здесь не напрягался и ничем не раздражался. И всегда тихо. Она неподвижно смотрела на приближающегося Костова и, когда он подошел, подняла к нему бесцветное лицо с мокрыми глазами и сказала дрожащим голосом единственное: «Это я!..» И расплакалась.
