И версия любовного треугольника, завершившегося преднамеренным убийством, к которому примешались корыстные мотивы (завещание!), остается, между прочим, пока самой правдоподобной. Царапины на щеке Абдулова, завещание жертвы, составленное в пользу их общей любовницы (Алина Костову была симпатична, но из песни слова не выкинешь), и то немаловажное обстоятельство, что голубки врут как сивые мерины… «Грустно, девушки», как говаривал Остап Бендер. Кстати, о царапинах — отметины заживут не сегодня завтра, так что, если ты намереваешься использовать их как улику, приступать к работе с Абдуловым надо не откладывая, напомнил себе Костов.
Костов относился к версии треугольника без большого энтузиазма — неизвестно почему, но она его не вдохновляла. Что-то его смущало, что-то здесь не сходилось. Может быть, то, что не видел, не ощущал Костов особой теплоты в отношениях Соховой и Абдулова? А вот об убитом Алина говорила с неподдельным чувством… Может быть, комплекс вины, которым, возможно, терзаются оба после содеянного, разрушает их роман? Ужаснулись тому, что сделали? Соучастники не могут видеть друг друга, так как это напоминает обоим о преступлении? Такое случается.
К тому же не хотелось ему лезть в этот звездный телемир. Корпорация горой встанет на защиту «своих» Абдулова и Соховой, свора журналистов будет ходить за тобой по пятам, следить за каждым твоим движением и доносить его до общественности, печатать идиотские вымыслы о следствии, из-за каждого чиха поднимать демократическую общественность на протест, жаловаться депутатам, и в ПЕН-клуб, и в Страсбург, и в Госдеп… Костов был убежден, что милицейское начальство думает так же, как и он: главное — осторожность, никого не раздражать и не спешить с выводами. Но неожиданно оказалось все наоборот.
И начальство из управления, и ретивый следователь прокуратуры Сбирский, выслушивая отчеты Костова, живо интересовались, есть ли улики на Абдулова, удовлетворенно кивали головой при известии о царапинах, романе с Соховой и вранье и изумлялись, почему, собственно, Костов не обращается за ордером на арест телезвезды. Ущербная, по мнению Костова, версия с любовным треугольником их вполне устраивала. Это было что-то новенькое, крайне необычное для милицейских сановников среднего звена. Костов, хотя и привык к ветрам перемен, гуляющим по коридорам власти, тем не менее высказал шефу из управления свое изумление — может быть, не стоит спешить связываться с телевизионщиками? Абдулов фигура заметная, крупная, можно сказать, политическая… В среде журналистов очень влиятельная и авторитетная — визгу в СМИ будет!..
В ответ Костов получил якобы недоуменный взгляд начальства и холодное: «У нас в стране, Антон Сергеевич, перед законом все равны — телезвезды, слесаря, милиционеры и домохозяйки. Это и телевизионщикам должно стать понятно когда-нибудь». Костов вернулся на свой этаж в глубоком раздумье. После общения с начальством ему еще меньше хотелось делать Абдулова главным подозреваемым. Не то чтобы телезвезда ему сильно нравился — скорее наоборот, но все его профессиональное чутье восставало против навязываемых начальством выводов. За давлением следователя и замначальника управления угадывалось что-то другое, а не желание найти настоящего убийцу. Верхам требовалось побыстрее кого-то представить публике как главного подозреваемого — в этом нет ничего необычного. Необычен кандидат в главные подозреваемые. Тянуть Абдулова — значит нарываться на большие неприятности, таких резких телодвижений «дипломаты» из управления по собственной инициативе не позволили бы себе никогда. Значит? Значит, есть санкция, Абдулова валят сознательно. Зачем? Этот вопрос Костова очень заинтересовал — он не любил, когда его использовали втемную.
«Придется звонить Ирине», — подумал Костов. Ирина была одной из его бывших любовниц — такой полузначительный вариант. Успешная журналистка, красивая тридцатилетняя женщина, ранняя разведенка, много и энергично поглощающая мужчин. В этой ненасытности не было никакой болезненности, никакого нимфоманства, а было желание прослыть раскованной, свободной, ничем не стесненной личностью а-ля западные феминистки. Костов подозревал, что определенную роль в таком сексуальном «позиционировании» Ирины сыграл ее бывший муж, за которого она вышла на втором курсе университета и который изменял ей направо и налево. После состоявшегося через пару лет развода, который Ирина, как все женщины — пусть они в этом и никогда не признаются, — восприняла как личный позор, она очень агрессивно и демонстративно начала самоутверждаться на почве свободной любви.
