А рынок, видимо, был такой богатый и ненасыщенный, что в последнее время кого только она не встречала среди бомбил. И таджика, едва говорившего по-русски и совершенно не знавшего Москву. Ему пришлось подробно рассказывать, какими переулками лучше добираться до ее дома. И грузина, постоянно сыпавшего шутками-прибаутками и поведавшего ей, что по ночам его часто снимают мужские компании для поисков уличных девиц, которые согласились бы провести с ними время. «И представляешь, часто ни одну найти не можем — всех уже сняли, а еще говорят, в столице проституток пруд пруди. А вот не хватает!» Дядечки-пенсионеры, студенты, профессиональные шоферюги… Надо бы ей наконец сдать на права и завести собственный автомобиль. Подруга Марфа, лихачка с юных лет, давно уговаривала ее так сделать. Но Алина питала какое-то предубеждение к автомобилям, боялась их, как живых непредсказуемых существ, например бойцовых собак, и никак не могла решиться на покупку.
Машина стояла у подъезда уже несколько минут — Алина при тусклом свете горевших в салоне фонарей рылась в своей сумке в поисках необходимой сотни. Наконец купюра была найдена.
— Удачи! — Дядечка-пенсионер махнул ей на прощанье и поддал газу, через секунду авто скрылось за поворотом.
Она стояла на тротуаре перед своим подъездом. Было темно и тихо, двигаться не хотелось. Алина с удовольствием выпрямила спину и вдохнула влажный воздух. «Чуть-чуть постою, отдохну и пойду», — думала она. Она опустила глаза и увидела, что так и не закрыла сумку. С «молнией» пришлось повозиться — она заедала, сопротивлялась, капризничала. «Давно надо было выбросить это старье!» — досадовала Алина.
И в этот момент на нее что-то налетело. Удар сверху по плечу, она инстинктивно отшатнулась, закрыла руками голову. Сумка упала. Еще один удар в локоть поднятой руки. Удары сыплются беспорядочно, со всех сторон. Краем глаза она увидела, что вокруг нее прыгал и плясал какой-то черный человек, который раз за разом опускал на нее что-то тяжелое, причиняющее острую боль, — удар по спине, снова по плечу, по голове, по поднятым предплечьям, по кисти (больно!). Ни слова, ни звука, ни ругани, ни злобного шипения. Только трогательное сопение прилежного ученика, старательно выполняющего сложное задание по труду. Только шум их возни. Он все поднимал и поднимал в воздух и опускал вниз то самое «что-то», что причиняло Алине боль, все норовил попасть по голове. Алина так удивилась и сконцентрировалась на увертывании от ударов, что даже позабыла закричать. «Что это за сумасшедший? Что ему нужно?» — сосредоточенно думала Алина и продолжала увертываться и отпихивать от себя нападавшего. От следующего удара, который, она не поняла, куда пришелся, в глазах потемнело, руки повисли, колени подкосились, и все вокруг зашаталось и начало проваливаться в черноту. Почудился утробный угрожающий рык собаки — так они рычат перед атакой, в памяти промелькнуло черно-рыжее чудовище, которое испугало ее на даче у Абдулова… «Помогите!» — закричала Алина изо всех сил. Это был жалкий беспомощный хрип. Последнее, что она увидела, это искаженное лицо вахтерши в окне, которая лихорадочно, беспрерывно тыкала и тыкала кнопку прямого вызова милиции в своей будочке…
…Костов терпеливо ждал Надежду — экстравагантная девушка-опер с «Макаровым» под мышкой, на шпильках и в сетчатых чулках была преданной домохозяйкой и каждый день таскала своему супругу Андантинову сумки с едой. Сам разведенец Костов от домашних забот, слава богу, был избавлен ангелом-дочерью и сейчас, стоя в потоке прохожих перед супермаркетом, остро чувствовал, как же ему повезло. Из дверей магазина высунулась озабоченная физиономия Надежды: «Антон Сергеич! Как вы думаете, какие сосиски лучше покупать — по девяносто три рубля или по сто двадцать?» Костов углубленно подумал и выдал свой вердикт: «По сто двадцать». Надежда вновь скрылась в недрах магазина.
В конце концов Костов утомился от ожидания. Он понимал, что конец дня, что это их последний выезд сегодня и что потом, после разговора с Алиной Соховой, о встрече с которой они условились, Надежда прямиком отправится кормить своего Андантинова, но все же немного раздражался. Надежда вообще, куда бы они ни ехали, на какое бы задание ни отправлялись, не пропускала ни одного хозяйственного или продовольственного магазина, не говоря уже о рынках. В крайнем случае она брала их на заметку и после допроса, осмотра места происшествия, сбора улик или обыска мчалась туда на всех парах выполнять обязательную домашнюю программу. Ее реплики по ходу работы тоже иногда озадачивали. «Вот я такую же занавеску хочу…» — роняла она, например, при осмотре утопленника в ванной комнате — голова несчастного в воде, тело наружу. «Все-таки ковролин — это непрактично», — без тени иронии изрекала она, рассматривая пятно крови, расползающееся из-под головы какого-нибудь несчастного с проломленным черепом. «Нет, эти обои мне не нравятся», — размышляла она в доме самоубийцы. Могла поинтересоваться у свидетельницы, подругу которой только что отправили на тот свет с помощью яда: «А как вы пирожки делаете? Очень аппетитные на вид. Дайте рецепт».
