Видите проблему? Вот только это не проблема, вернее, не проблема в общепринятом смысле. Может быть, головоломка. Или загадка. Любой роман идет путем двусмысленности, даже если писатель вовсе этого не хочет. Просто невозможно откинуть все варианты, кроме одного, первоначального, создавая героев, пусть даже очень отдаленно похожих на людей. Эссе может успешно ограничить смысл; у романа таких возможностей меньше. Почему? В какой-то степени это вина языка, неисчерпаемого источника разнообразнейших значений. Публичные люди часто делают болезненное открытие: очень трудно говорить совершенно точно, ясно, без подтекста, из-за которого может выйти неловкость. Что вам делать с языком, где есть контронимы, или автоантонимы, то есть слова, имеющие два совершенно противоположных значения, как, например, в английском to dust может означать либо «убирать частицы, например с мебели», либо «покрывать частицами, например сахарной пудрой»? И это не единичный случай; таких слов десятки, если не сотни. Английский язык всегда смещает значения, делает заимствования из других языков, легко переходит на сленг, превращает глаголы в существительные и наоборот. Это язык самый гибкий, самый податливый из всех, но в то же время умопомрачительно неточный. Романисты не могут его контролировать и чаще всего обращают двусмысленности в свою пользу. Само собой, это в природе романа, который скорее описывает действие, а не разъясняет его. Текстам, стремящимся объяснить себя, как правило, недостает драматичности и непосредственности. Мы можем сказать еще, что это отдает неверием в успех: если нужно объяснять все своим читателям, то, наверное, с самого начала повествование было выстроено неудачно. Но думаю, настоящая причина в том, что людям свойственна противоречивость. Мы говорим одно, а думаем другое, невнятно выражаемся, считаем так, а поступаем иначе, совершаем действия, непонятные даже нам самим, скрываем свою подлинную сущность от мира и даже, может быть, от себя самих. Если роман стремится правдоподобно рассказывать о человеке, природа его героев должна оставаться двусмысленной.
Думаете, только я так считаю? Вот что говорит Эрика Вагнер: «Хорошие романы не заканчиваются на их последней странице. Они прощаются с авторами и переходят на суд читателей, которые будут задавать вопросы, что-то требовать, иногда оказываться недовольными, как при общении с людьми из плоти и крови, населяющими мир за страницами романа». Вагнер не только романистка, но и литературный редактор The Times of London, то есть кое-что понимает в том, как читать и писать романы. Она, безусловно, права: хорошие романы больше их текста. Но я бы на волосок расширил этот тезис: хорошие читатели делают в романы свой вклад, расширяя этим их тексты. Чтение диалогично: мы говорим с повествованием, задаем вопросы, выдвигаем требования, о которых говорит Вагнер, рассматриваем одни возможности и отвергаем другие, иногда испытываем разочарование.
Роман интерактивен в самом полном смысле слова. Хорошее чтение – я имею в виду не профессорское и не профессиональное, а просто чтение, на которое надеются и которого заслуживают романисты, – активно взаимодействует с повествованием, выявляет все его нюансы, вызывает сочувствие или протест, исследует смысл. Мы встречаемся с писателем на его территории, но это и наша территория. Смысл и значения возникают там, где читатель и писатель вступают в переговоры. И мы не просто извлекаем все, что можно, из романа: мы извлекаем все, что можно, из себя. Великие романы – несомненно, а все романы – вполне возможно изменяют нас, но не только потому, что дают нам нечто особенное. Они меняют нас потому, что и мы что-то им даем. И оба остаемся в выигрыше.
