Я достаточно долго живу среди людей, чтобы заметить, что желание рассказывать о своей жизни накрепко впечатано в человеческий мозг. Я не антрополог и могу упустить что-то из виду, однако каждое знакомое мне общество имеет мифы о творении, накрепко связанные с повествованием о божестве. Коль скоро у вас есть эти два элемента – репортаж и мифологизация, – у вас есть элементы для общения между людьми. Я только не очень твердо знаю, к какому разделу бухгалтерской книги относятся квартальные отчеты компаний.
Художественная литература – корпус историй о том, чего явно нет, – возникла позже. Наша первая проза выросла из рассказов о взаимодействии человеческого с божественным. Именно их видный литературный критик Нортроп Фрай, ныне покойный, называл смещением мифа, чистым мифом (то есть существующим в сугубо теоретическом плане), переведенным на язык историй с участием людей. Это священные тексты и сказания о героях, в которых люди вступают в прямой контакт с богами, чего с нами, простыми смертными, никогда не бывало. Ваша мама – богиня (само собой, но я сейчас имею в виду прямой смысл)? Облачила ли она вас в доспехи, выкованные самим богом? Слышали ли вы голоса, вещающие из воздушных вихрей или пылающих кустов? Здесь я не утверждаю и не отрицаю правдоподобность таких историй, а просто указываю, что в самых первых повествованиях всегда действует божественное, причем действует совершенно иначе, чем, скажем, у Сэмюэла Беккета. Эпические и сакральные тексты стоят на этих двух столпах – репортаже и мифотворчестве, – рассказывая нам, что произошло, и объясняя, что все это значит.
Так же и в романе. Что, собственно, в нем есть? Подробный рассказ о событиях и судьбах, ощущение, как в этих событиях и судьбах отражается вселенная, где обитаем и мы, и они. Событиями могут быть Наполеоновские войны или подъем на эскалаторе в бельэтаж, но это непринципиально; основная функция постоянна и не зависит от писателя, будь он Толстым или Николсоном Бейкером. Смысл, уровень мифа может выражать божественное в малейших подробностях или утверждать пустоту всего этого. Ни одно ни другое не имеет большого значения с такой точки зрения. Важно, что все это, несмотря на особенности, воплощения Одной Истории. И в этом смысле все они связаны.
А так ли это важно? Ну то, что все они связаны?
Очень важно. Например, мы можем вычленить связи между этим произведением и тем, отследить интертекстуальную игру, которую я предложил, советуя вам читать вслушиваясь. Вы вслушиваетесь и слышите, как тексты разговаривают друг с другом. Вы обнаруживаете слои значений, которых никогда не почувствовали бы, оставив стены между произведениями. Критики – представители структурализма, а позднее (о ужас!) и постструктурализма, включая деконструкцию, примерно с 1960 года утверждали верховенство «текстов» над «писателями», что представляется мне фатально неверной предпосылкой. Но есть в их программе и вот такое положение с глубоким смыслом: написанное в некоторых отношениях больше написавшего. Писатели понимают то, что читают, и до определенной степени понимают писателей, повлиявших на них. Если на вас влиял Джойс, вы знаете, что он прочел Флобера, Фому Аквинского, Генрика Ибсена и Гомера, не считая множества других писателей. Но вот кого? И сколько? И кого все они читали, слушали, принимали, отвергали? Невозможно до конца отследить генеалогию любого писателя, потому что сеть составлена из множества нитей, каждая из которых, в свою очередь, состоит из множества других. И потом, откуда Джойс брал все эти шуточки?
Возможно, здесь есть опасность: если все истории входят в одну большую историю, то, посмотрев одну, можно считать, что вы посмотрели все. На самом-то деле все наоборот. Можно прочесть сотню романов, познакомиться с самыми разными интересными и скучными героями, заметить все фокусы повествования, но так ничего и не разглядеть. Всегда найдется романист, и еще один, и еще, и еще, который сделает что-нибудь такое, чего вы еще не видели. Более того, эти сети ведут вас от писателя к писателю, если в вас достаточно любопытства, и скоро вы научитесь читать людей так, как никогда раньше и не думали. Чтение романов немного похоже на поедание попкорна: однажды начав, нельзя остановиться. Скажем, вы помните, что в школьные годы читали рассказ Амброза Бирса «Случай на мосту через Совиный Ручей». Вы ищете на «Амазоне» другие его произведения и у мексиканского писателя Карлоса Фуэнтеса находите небольшой роман «Старый гринго», в котором Бирс (или некто очень на него похожий) играет главную роль. Потом вы узнаете, что Фуэнтес сказал: вся испаноязычная художественная литература выросла из «Дон Кихота» – и назвал фамилии других романистов. И это только начало.
