Завершая работу с первой аккуратной стопкой папок, Шули думает, что сегодня, если память не подведет, сумеет, возможно, осилить и вторую. Прежде чем перейти к следующей партии документов, отправляет жене Хеми СМС, всего одну фразу: «Скажите мужу, что его друг Шули нашел его телефон и хотел бы вернуть».
Шули полагает, что это сработает, ожидает скорого появления Хеми.
Что до жены Хеми, пусть ее муж сам ищет способ чистосердечно признаться и загладить вину.
Когда Хеми входит, Шули стоит на балконе у перил — декламирует наизусть свой список, сверяясь с бумажкой. Само собой, чтобы удержать в голове целую сотню, придется потрудиться чуть дольше.
— По шесть человек, — говорит Шули, обращаясь к Хеми. — По шесть каждый год. А иногда по семь.
— Шесть в год — кого?
— Новых клиентов. По новой, более справедливой таксе. Если ты передашь мне пароли и научишь поддерживать сайт, — говорит Шули. — Чтобы я смог сделать из него честное предприятие. Чтобы я смог одновременно зарабатывать деньги и молиться. Я все подсчитал. Свел дебет с кредитом. Если моя жена приедет и займется преподаванием. И если я тоже буду немножко преподавать. Плюс наш дом в Ройял-Хиллс. Если мы найдем на него покупателя, нам вряд ли грозит нищета.
Шули ведет Хеми в квартиру и показывает ему ползучие дюны из бумаг, заново разобранные стопки, демонстрирует стопку, лежащую отдельно.
— В итоге в этой стопке будет девяносто четыре человека, — говорит Шули. — Девяносто четыре, по-моему, — самое лучшее число для начала, в первый год работы.
Хеми раскрывает верхнюю папку:
— Эта совсем старая. Одна из первых.
— Да, — говорит Шули. — По возможности стараюсь действовать по порядку. Итак, те, кто все еще находится под Божьим Судом, будут, конечно, первыми на очереди. А потом самые старые пойдут в работу одновременно с самыми новыми. Так всего логичнее.
— Для кого логичнее?
— Для меня. И для вас. И для родственников. И для покойных, — говорит Шули. — Я буду молиться. Прочитаю пропущенные кадиши, все, сколько есть, за каждую позабытую душу. Если в этом году я прочту девяносто четыре кадиша и возьму еще шесть новых платных клиентов, наберется сотня. Для начала — по сто имен в год.
— Тогда это отнимет… — Хеми смотрит в пространство, принимается считать в уме.
— Тридцать лет, — говорит Шули. — По сотне в год — тридцать лет на то, чтобы все исправить. Тогда мне исполнится восемьдесят. Хорошее число!
Шули нервно переминается с ноги на ногу, словно пришел на собеседование насчет работы. Словно они с Хеми в сговоре, готовят сделку.
Обосновывая свою позицию, Шули говорит:
— В таком случае ничуть не грешно читать кадиш больше чем по одному человеку одновременно.
Пока Хеми, страдальчески кривясь, обдумывает услышанное, Шули мысленно, сам для себя, вновь повторяет свои аргументы. Если только на молитве он каждый раз упомянет каждое имя, никого не пропустив. Если только он каждый миг будет думать об усопших, о каждом по отдельности, то, насколько ему известно, на эту часть процедуры не наложены никакие запреты.
Что касается тех, за кого молятся столь запоздало, то время от времени милосердный Бог наверняка должен принимать во внимание смягчающие обстоятельства. И вообще, если вернуться к сну Шули и его постящемуся отцу, разве несколько лет — большое опоздание по сравнению с вечностью? В непреходящем Небесном мире, где бесконечность простирается так же далеко в прошлое, предшествуя началу всех начал, как и в будущее, намного дальше конца всех концов, отсрочка траура даже на тысячу лет — на целое тысячелетие — лишь мгновение ока.
— Я думал, это прекратится, это мучение, — говорит Хеми. — Но тут…
— Да, — говорит Шули с чем-то, похожим на сострадание. — Подозреваю, сюрприз неприятный.
Хеми почесывает нос. В глазах у него ужас.
— Да брось, не смотри на меня так печально, — говорит Шули. — Неужели тюрьма была бы лучше? Тогда ты расплачивался бы своей жизнью за то, чего никаким другим способом не можешь возместить, верно? Это предложение намного выгоднее. Для тебя, для твоей жены, для твоих детей — ты же говорил, у тебя дети, да?
