Трудно представить себе зрелище более печальное, чем покинутая и закрытая больница. Это нонсенс. Больницы не закрываются. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году эти заведения живут и функционируют. И в снежные бури, и в Рождество, и во время террористических нападений. Скорее всего, Сент-Рэф еще ни разу не выглядел таким опустошенным – с того самого 1915 года, когда его построили. Когда наконец человечеству все-таки удастся себя прикончить, археологи-инопланетяне, наверное, найдут именно такие госпитали, каким передо мной предстал добрый старый Сент-Рэфэел. Разве что лифты уже не будут работать.
Я растерянно направился в отделение М-2, где теплилась жизнь или, вернее, тень жизни: двое больных с пустыми, ничего не выражающими глазами да жидкая команда медсестер. Дежурным врачом оказался Гэри Хэмилтон; выглядел он так, словно не спал с самого окончания университета. Я быстро поздоровался, постарался отделаться от вопросов о том, как идет расследование, и начал облачаться в защитный костюм. Я приехал, чтобы увидеть больных.
Первым делом направился в комнату Бетани. Однако она спала, причем выглядела далеко не лучшим образом. Болезнь явно быстро побеждала. Проявляя человечность, я решил не трогать ее. А потому пошел к Хелен.
– Привет, Хелен. Я доктор Маккормик, приходил к вам вчера. Помните?
Она покачала головой.
– Я здесь для того, чтобы выяснить, из-за чего вы заболели.
На это она ничего не ответила.
– Как вы себя чувствуете?
– Хочу домой.
Это был хороший знак; она уже поправилась настолько, что захотела домой. Кажется, болезнь отступает.
Чтобы сделать обстановку менее официальной, если такое вообще в данной ситуации возможно, я подвинул стул к кровати и сел.
– Ну вот, – начал я, пытаясь найти приемлемый способ общения. – Мне очень нужно задать вам еще несколько вопросов. Так же, как вчера. Идет?
Хелен немного повернула голову в мою сторону. Следы кровотечения на коже уже потемнели – кровь свернулась, и начался процесс поглощения.
– Идет.
– Мне нужно, чтобы вы ответили на мои вопросы. Причем правду. Понимаете меня?
– Да, – едва слышно произнесла она.
– Это очень важно.
Из папки, которую принес с собой, я вынул два чистых листа. Когда я закончу дело, то засуну их в факс, а получу уже там, «на воле».
Ну, пора начинать, решил я.
– Хелен, кто-нибудь из мужчин касался ваших интимных мест?
– Не-е-е-т.
Это слово она не произнесла, а почти провыла, растянув на несколько секунд.
– Пожалуйста. Мне обязательно нужно знать, кто вас касался.
Она отвернулась. Пока ничего не получалось.
– А в своей комнате вы занимались сексом с мужчиной?
Снова то же самое воющее «не-е-е-т». Оно казалось не столько ответом на мой вопрос, сколько протестом против него.
– Хелен, что за мужчина развлекался с вами и Бетани, когда в вашу комнату вошел Майк?
Отвернувшись от меня, она теперь еще вдобавок закрыла глаза.
– Хелен, – снова позвал я, решив, что она просто притворяется спящей. Положил ладонь на ее руку. Ответа не последовало. Неужели я заслуживаю такого обращения? – Хелен, послушайте меня. Если вы мне не скажете… не скажете правду, придется разговаривать о вашем поведении с Майком и Мэри. – О чем конкретно придется разговаривать, я не знал, а потому решил прибегнуть ко лжи. – Если вы мне не скажете, вас заберут из пансионата. А если скажете, то все будет в порядке. Вас никуда не отошлют. Вы же не хотите уходить из своего дома?
Глаза Хелен теперь уже были открыты, а голова мелко тряслась, вернее, дрожала.
– И Бетани тоже заберут. Разве вы этого хотите?
Дрожь внезапно прекратилась.
– Да, – прошипела она.
Вот так сюрприз!
– Почему же вы хотите, чтобы Бетани ушла из дома?
