религии, то они происходят положительно только оттого, что о
спекулятивных предметах (res speculativae) издаются законы и что
мнения подобно преступным деяниям вменяются в вину и
осуждаются, а защитники и приверженцы мнений приносятся в
жертву не общественному благу, а только ненависти и жестокости
противников. Если бы на основании государственного права
«обвиняли только за деяния, за слова же не наказывали», то подобные
раздоры не могли бы прикрываться видимостью права и разногласия
не переходили бы в возмущения. И так как нам выпало на долю это
редкое счастье — жить в государстве, где каждому предоставлена
полная свобода суждения и каждому разрешается поклоняться богу по
своему разумению, где милее и драгоценнее свободы ничего не
признают, — то, я думаю, сделаю приятное и небесполезное дело, если покажу, что эта свобода не только может быть допущена без
вреда для благочестия и спокойствия государства, но что скорее ее
уничтожение означало бы уничтожение самого спокойствия
государства и благочестия. И это самое главное, что я решил доказать
в этом трактате. Для этого необходимо было прежде всего указать
главные предрассудки касательно религии, т.е. следы древнего
рабства, потом указать также предрассудки относительно права
верховной власти. Многие с каким-то наглым произволом стараются
это право в значительной степени присвоить себе и под покровом
религии отвлечь внимание толпы (народной массы — multitudo), преданной еще языческому суеверию, от рассмотрения
монархических предрассудков, дабы все снова поверг-
10
10
нуть в рабство. Скажу же теперь вкратце, в каком порядке это будет
показано; но прежде изложу причины, побудившие меня взяться за
перо.
Я
часто удивлялся, что люди, хвалящиеся исповеданием христианской
религии, т.е. исповеданием любви, радости, мира, воздержанности и
доверия ко всем, более чем несправедливо, спорят между собою и
ежедневно проявляют друг к другу самую ожесточенную ненависть; так что веру каждого легче познать по поступкам, чем по
добродетелям. Давно уж ведь дело дошло до того, что почти всякого, кто бы он ни был — христианин, магометанин, еврей или язычник, —
можно распознать только по внешнему виду и одеянию, или по тому, что он посещает тот или этот храм, или, наконец, по тому, что он
придерживается того или иного мнения и клянется обычно словами
того или иного учителя 3. Житейские же правила у всех одинаковы.
Отыскивая причину зла, я не сомневался, что оно возникло оттого, что
толпе религией вменялось в обязанность смотреть на служение при
церкви, как на достоинство, а на церковные должности — как на
доходную статью, и оказывать священникам высший почет. Ведь, как
только началось в церкви это злоупотребление, тотчас у всякого
негодяя стало являться сильнейшее желание занять должность
священнослужителя, любовь к распространению божественной
религии переродилась в гнусную алчность и честолюбие, а самый
храм превратился в театр, где слышны не церковные учители, а
ораторы. И ни один из таких ораторов не руководится желанием учить
народ, но старается вызвать в нем удивление к себе, публично осудить
разно с ним мыслящих и учить только тому, что ново и
необыкновенно, [т.е. тому] чему толпа больше всего и удивляется. В
связи с этим, конечно, должны были возникнуть зависть и ненависть, а также великие споры, которые не в состоянии была ослабить
никакая давность. Неудивительно, что от прежней религии ничего не
осталось, кроме внешнего культа (да и он, кажется, воздается толпой
богу более из раболепства, чем из благоговения), и вера теперь стала
не чем иным, как легковерием и предрассудками. И какими
предрассудками! Такими, которые превращают людей из разумных
