— В суде все объяснишь! — гаркнул он. — Ни лицензии, ни удостоверения…
Второй полицейский подхватил корзины, и все трое двинулись в сторону города.
— Матерью покойной клянусь, нет у меня больше ни пенса, — запричитал старик. — Не тащите меня к судье, я уже был там на прошлой неделе. И сегодня-то вышел с корзинами, только чтобы заработать на штраф. Он меня повесит, этот кровопийца…
У обоих полисменов брови гневно поползли вверх.
— Ох, — спохватился старик. — Я совсем не то хотел сказать. Просто он, ну, бешеный. Мне же от него теперь не уйти, а ведь у меня жена и дети…
Полицейские проявляли полнейшее безразличие к его мольбам.
— У меня найдется еще пятерка, — признался старик в отчаянии. — Памятью матери клянусь, это все. Только отпустите меня.
Один из полисменов — тот, что тащил корзины, заколебался, но другой все подталкивал старика к выходу.
— Берите себе одну корзину, — чуть не плача, предложил торговец. — Корзину и десять шиллингов. Не сунусь я больше в парк, честное слово! Поверьте! И близко к нему не подойду, пока не накоплю денег на лицензию. Берите обе корзины, все забирайте, только не ведите меня в участок.
Полицейские хранили молчание. Тогда торговец начал поносить их на чем свет стоит, ругал и проклинал их жен и детей. Внезапно, громко чертыхнувшись, он подпрыгнул и побежал. В кулаке ошарашенного констебля остался клок ветхого пиджака. Оправившись от изумления, полицейский припустился за беглецом, на ходу взывая к прохожим о помощи. Второй, с корзинами, рванулся было за ним, но с таким грузом не побежишь, и он отстал, нагнулся, чтобы подобрать оброненную напарником фуражку.
Беглец оторвался от своего преследователя ярдов на двести. Еще немного — и он затерялся бы в уличной толпе. Но когда, добежав до шоссе, он остановился, чтобы переждать машины, его схватил прохожий, услышавший крик полисмена. Старику удалось было освободиться, но тут на него навалился другой прохожий. Торговец отчаянно рванулся и, споткнувшись, упал в придорожную канаву. Тут же собралась толпа, в несчастного полетели камни. Он закричал, взмолился о пощаде, но толпа жаждала крови… Когда подбежал запыхавшийся полисмен, старик лежал на дне канавы, неуклюже раскинув руки, как сломанная тряпичная кукла. Камень величиною с тот, которым запустил напоследок в рыбок мой недавний собеседник, угодил ему в висок.
Оба полисмена беспокойно шарили глазами вокруг в поисках виновного. Но все лица выражали лишь праведное негодование. В толпе витало слово «вор», его произносили все убежденнее, и полицейские сочли за благо поскорее убраться в город.
Но зрители не спешили расходиться. У обочины затормозил патрульный полицейский автомобиль. Инспектор, протиснувшись сквозь толпу, спрыгнул в канаву, присел на корточки, пощупал пульс старика и покачал головой.
— Готов, — объявил он.
Стоявшие впереди опустили глаза и попятились. Сработала защитная реакция — кому охота идти в свидетели! Все сразу заторопились к себе в конторы. Словечко «вор» снова возникло где-то позади и распространилось в редеющей толпе, как ядовитый газ. Ясное дело, вор, вид один чего стоит — ободранный, грязный, небритая голодная рожа!..
Если у инспектора и возникли какие-то сомнения, то теперь они враз улетучились: вор есть вор. В гуще людных городских улиц, в тесноте проулков правит неписаный закон, предрешающий судьбу схваченного с поличным воришки. Должностному лицу остается лишь одно — установить личность погибшего.
Часы на обеих башнях пробили два. Правосудие свершилось — суд правый и скорый, — и толпа рассеялась. Отлив достиг вершины холма, волны исчезали за охраняемыми привратником дверьми. Эпилог разыгравшейся в парке драмы досматривали немногие. Среди них был и тот парень, что забавлялся с рыбками. Мы переминались с ноги на ногу, нетерпеливо шаркая подошвами, пока тело не погрузили в фургон и отправили в морг. Там и найдут своего супруга и отца жена и дети, если старик не соврал и они у него правда есть.
Когда все было кончено, мы вернулись под оголенные деревья парка, чтобы охладить в их чахлой тени пылающие стыдом лица. Что-то темное, невысказанное тяготило совесть.
