Потом он понял почему. Парень долго работал у него, обыкновенный шамба-бой[46]. Славный, богобоязненный, послушный малый. Пример для многих. Он любил парня и часто делал ему подарки. Старые ботинки, поношенную одежду и всякое такое прочее. Он помнит выражение благодарности на лице парня и жест признательности — немного комичный, может быть, но от того не менее ценный. Это создавало ощущение своей полезности и помогало примириться с нелегкой службой. Здесь, в Африке, если ты делаешь что-нибудь для людей, твой поступок немедленно оценивают. Не то что в Европе, где никому нет дела ни до тебя, ни до твоих поступков и где даже бедняки в Ист-Энде не желают пользоваться предоставляемыми им возможностями в «государстве всеобщего благоденствия»… Да! Парень для них был больше чем слуга. Он чувствовал к черному нечто отеческое, особую ответственность за него, и парень был предан им, как они думали.
Однажды, на рождество, шамба-бой швырнул вдруг обратно его «дары» — пальто и десять шиллингов. Потом усмехнулся и ушел. Насовсем. Он долго не мог забыть этой усмешки. Но это бы еще ничего — больше огорчили его печаль и страдание на лице жены, когда он сообщил ей об исчезновении шамба-боя. Тут было что-то еще, из-за чего он и не мог забыть о том случае. Позднее, уже во время войны мау-мау, ему, как офицеру карателей, пришлось-таки встретиться с этим парнем…
Он пил и пил — как бы наверстывая упущенное за все годы воздержания и внешней респектабельности… Потолок, пол, стулья плавали в воздухе. «Нужно проветриться, и я буду в порядке. Небольшая прогулка в машине…» — убеждал он себя, опасаясь, что опять перед ним появится физиономия шамба-боя с этой презрительной усмешкой.
Он вышел из дому, сел в машину. Фары разметали темноту. Он не знал, куда едет, отдав себя во власть дороги. То и дело высвечивалось знакомое дерево или указательный столб, и снова сплошная темень, езда вслепую. Держа руки на руле, он клевал носом, встряхивался, разговаривал сам с собой и умудрялся при этом замечать крутые повороты, чудом не сталкивался с редкими встречными машинами. «Что я делаю? Совсем спятил!» — пробормотал он, когда, свернув с дороги, чуть не налетел на железнодорожный состав на перегоне. Теперь он ехал по лесу, машина прыгала по кочкам, задевала пни и опять-таки чудом не врезалась в деревья. «Я должен остановиться!» — подумал он и, чтобы доказать себе, что еще не совсем потерял голову, резко затормозил. Наступила внезапная тишина.
Он много слышал о негритянских ритуалах во мраке ночи. Даже читал где-то, что первые европейские колонисты нередко обращались к африканским колдунам, дабы «изгнать беса». Он, конечно, понимал, что это противоречит здравому смыслу; но то, что происходило с ним, эти каждодневные «видения», тоже противоречило здравому смыслу… Нет, он должен избавиться от своих галлюцинаций сейчас же, здесь, в темноте. Эта идея была слишком притягательной, чтобы сразу отвергнуть ее. «Африка дает тебе единственную возможность», — думал он, срывая с себя одежду и раздеваясь догола. Он вылез из машины и, шатаясь, прошел немного вперед. Ему стало страшно, мурашки поползли по спине, но он не отступил. Что же дальше? Он не знал, как совершаются африканские ритуалы. Дома, на родине, еще в детстве он слышал о волшебниках, украденных детях и оборотнях. Он также где-то вычитал, что нужно сделать восковую фигурку человека, которому ты желаешь вреда, и глухой ночью воткнуть ей в глаза булавки. Может, и ему надо сейчас так сделать? Вылепить фигурку того человека, его бывшего шамба-боя, и проколоть ей глаза? Да, но воска нет под руками. Тогда он стал бешено плясать — один в темном лесу.
«Нет, так не годится! — подумал он, устыдившись своего поведения. — Нужно докопаться до сути: где и когда я допустил оплошность? Почему жена смеется надо мной?» Он поплелся назад, к машине, размышляя над событиями последнего времени в Кении: почему здесь все не ладится, все разваливается? Он никогда не предполагал, что придет день и его уволят со службы… Мало того, что уволят, — заменят его чернокожим! Стыд и позор! И жена смотрит на него такими глазами. «Я напишу ей! Напишу всему миру!» — эта идея овладела им с непреодолимой силой. Он вытащил блокнот и стал лихорадочно писать. Воодушевление преобразило его… Лампочка в машине едва освещала страницы, но он не замечал этого. Мысли роились в голове, с трудом находя себе выход. Он был безжалостен к себе, к своей жизни и в то же время пытался оправдаться перед женой, перед всем миром.
