— Где же ты был?
Но Рифаа даже не посмотрел в ее сторону. Его окружили мальчишки, и Шафеи поспешил увести сына домой. Вскоре пришли дядюшка Гаввад и Умм Бахатырха. Абда, увидев сына, поднялась с постели, прижала его к груди и еле слышно произнесла:
— Да простит тебя Аллах! Как же ты не подумал о своей матери?
Рифаа осторожно усадил ее на кровать, сел рядом и сказал:
— Прости меня!
Шафеи хмурился, но душа его радовалась возвращению сына, и он напоминал своим обликом тучу, которая скрывает светлый лик луны.
— Мы всегда желали тебе только счастья, — с упреком сказал он сыну.
— А ты подумал, что мы хотим заставить тебя жениться? — со слезами на глазах спросила Абда.
— Я устал, — грустно ответил Рифаа.
— Но где же ты был?
— Мне стало невмоготу, и я отправился в пустыню. Хотелось побыть одному.
Отец, ударив его ладонью по лбу, воскликнул:
— Разве разумные люди так поступают?!
— Оставьте его, — вмешалась Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Таким людям, как он, нельзя навязывать того, что им не по душе. Абда еще сильнее сжала руку сына.
— Его счастье для нас — главное в жизни, — промолвила она. — Но что суждено, того не миновать! Как же ты похудел, сынок!
А дядюшка Шафеи сердито спросил:
— Скажите, случалось ли что–нибудь подобное на нашей улице раньше?
— Мне всякое приходилось видывать, дядюшка Шафеи, уж поверь, — с упреком проговорила Умм Бахатырха, — Рифаа не похож на других.
— Мы стали притчей во языцех для всей улицы!
— На всей улице нет юноши, подобного ему!
— Это–то и приводит меня в отчаяние.
— Не гневи Аллаха, дядя. Ты сам не знаешь, что говоришь, и не понимаешь, что говорят тебе другие.
50.
Работа в мастерской Шафеи вновь пошла своим чередом. У одного конца верстака Шафеи распиливал доску. У другого Рифаа, вооружившись молотком, забивал гвозди. Под верстаком уже накопилась груда опилок. Готовые оконные и дверные рамы стояли прислоненными к стене, а посреди мастерской были сложены, один на другой, ящики из отполированного некрашеного дерева. В воздухе стоял запах дерева. Визжала пила, стучал молоток, булькала вода в кальяне, который курили четверо клиентов, сидевших у порога и беседовавших между собой. Один из них, Хигази, сказал, обращаясь к Шафеи:
— Если мне понравится диван, который ты сейчас мастеришь, я закажу тебе мебель для приданого моей дочери.
Затем, продолжая прерванный разговор, вновь повернулся к своим собеседникам:
— Вот я вам и говорю, что, если бы Габаль сейчас воскрес и увидел, как мы живем, он бы лишился рассудка.
Все скорбно покачали головой и сделали по очередной затяжке, а могильщик Бархум спросил Шафеи:
— Почему ты не хочешь смастерить мне гроб? Я хорошо заплачу.
Шафеи прекратил пилить и со смехом ответил:
— Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.
Фархат поддержал его:
— Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.
— Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — заметил Хигази, — поэтому–то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.
— А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:
— Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы вернул нам наши права, которых мы лишились из–за трусости.
Вдруг Рифаа прекратил стучать молотком, вынул изо рта гвозди и сказал:
— Габаль хотел вернуть наши права добром. К силе он был вынужден прибегнуть, чтобы защитить себя.
Хигази насмешливо спросил:
— Скажи, сынок, ты можешь забить гвоздь без помощи силы?
Но Рифаа серьезно ответил:
— Человек же не дерево, муаллим!
Взглянул на отца и снова принялся за работу. А Хигази продолжал:
— Габаль был самым сильным из всех футувв нашей улицы, и он пробудил дух смелости в своих сородичах.
— Он хотел, чтобы они стали футуввами всей улицы, а не только своего квартала, — добавил Фархат.
— А сегодня они больше смахивают на мышей или на кроликов! Шафеи, вытирая тыльной стороной руки нос, спросил:
— Какой цвет ты предпочитаешь, муаллим Хигази?
— Мне нужен немаркий цвет, чтобы подольше не пачкался, — ответил Хигази и вновь обратился к друзьям: — А когда Даабас выбил глаз Каабильхе, Габаль ему самому выбил глаз. Так он при помощи насилия восстановил справедливость.
