— Плод, который ты носишь, тоже принадлежит к роду Хамдан. Эфенди — воплощение несправедливости, а Заклат — злой силы. Как можно спокойно жить, когда власть находится в руках им подобных?!
***
Однажды, как обычно, Габаль, окруженный толпой ребятишек, показывал им свои фокусы. Неожиданно среди зрителей он увидел Даабаса, который пробился в первый ряд и разглядывал его, открыв от изумления рот. Габаль так смутился, что не мог продолжать работать. Несмотря на протесты ребятни, он собрал змей, сунул их в мешок и зашагал прочь, Даабас поспешил за ним, крича на ходу:
— Габаль! Это ты, Габаль?! Габаль остановился и обернулся.
— Это я! А как ты здесь очутился, Даабас?
Еще не оправившись от удивления, Даабас воскликнул:
— Габаль — заклинатель змей! Когда и где ты этому выучился?
— Мало ли удивительного случается в жизни!
Габаль двинулся дальше, но Даабас не отставал от него. Они дошли до склона горы, спустились вниз и уселись в тени. Здесь не было ни души, если не считать овец и пастуха, который расположился неподалеку и, сняв с себя галабею, выискивал в ней вшей. Даабас взглянул прямо в глаза Габаля и спросил:
— Почему ты убежал? Как ты мог так плохо подумать обо мне? Опасаться, что выдам тебя! Клянусь, я не способен предать никого из хамданов, даже Каабильху! Да и кому? Эфенди?! Или Заклату?! Чтоб они все пропали! Они много раз спрашивали о тебе, а я слушал да помалкивал!
— Скажи, разве ты не подвергаешь себя опасности, уйдя из дома? — с тревогой спросил Габаль.
Даабас небрежно махнул рукой.
— Блокада давно снята. Сейчас никто уже не интересуется Кадру и его убийцей. Говорят, это Хода–ханум спасла нас от голодной смерти. Однако мы обречены на вечное унижение. Нет у нас ни кофейни, ни чести. Мы стараемся найти работу подальше от нашей улицы, а возвращаясь домой, пробираемся закоулками, чтобы нас никто не видел. Если же кто–нибудь нарвется на футувву, то обязательно схлопочет пощечину или плевок. Пыль на земле они уважают больше, чем нас, Габаль! Счастливчик ты, что живешь вдалеке!
— Оставь в покое мое счастье, — недовольно проворчал Габаль. — Лучше скажи, не пострадал ли кто еще?
Даабас, игравший камушками, подбрасывая их вверх, ответил:
— Во время блокады они десятерых наших убили.
— О Господи!
— Их убили в отместку за презренного Кадру. Но все они не из числа наших близких друзей.
— Разве они не были членами рода Хамдан? — спросил Габаль, сдерживая гнев.
Даабас, поняв, что сказал глупость, заморгал глазами, губы его беззвучно зашевелились в поисках слов оправдания, а Габаль продолжал:
— А оставшиеся в живых безропотно сносят пощечины и плевки?
Он чувствовал себя виноватым в смерти этих людей, и сердце его ныло от боли. Как раскаивался он за каждый счастливый миг, прожитый им с тех пор, как он покинул свой дом.
— Наверное, ты сейчас единственный из рода Хамдан, кто счастлив.
— Я ни на один день не забывал о вас! — с горячностью воскликнул Габаль, потрясенный словами Даабаса.
— Но ты далек от наших забот и тревог!
— Прошлое всегда со мной!
— Не терзайся понапрасну. Мы уже ни на что не надеемся.
Габаль молчал, задумавшись.
Даабас с тревожным любопытством взглянул на своего собеседника, но из уважения к искренней печали, написанной на его лице, тоже не говорил ни слова. Габаль смотрел себе под ноги и наблюдал за навозными жуками, которые суетливо бегали по песку и прятались под мелкими камешками. Пастух тем временем отряхнул от песчинок свою галабею и надел ее, спасаясь от жарких солнечных лучей. Габаль наконец нарушил молчание:
— Клянусь, мое счастье кажущееся.
— Но ты заслужил его, — вежливо откликнулся Даабас.
— Я женился, нашел себе дело, как ты видел собственными глазами, но по ночам меня мучат тревожные сны.
— Да благословит тебя Аллах!.. А где ты живешь? Габаль не ответил, вновь погрузившись в размышления.
— Жизнь не станет лучше, пока существуют такие негодяи, — вдруг сказал он.
— Согласен, только как от них избавиться?
Тут раздался голос пастуха, звавшего овец. С длинной палкой под мышкой он шел за своим стадом, гоня его домой. Издалека донеслось его пение.
— Где я смогу тебя найти? — спросил Даабас.
