— И сегодня же ночью в пустыне я повторю опыт с бутылкой!
Несколько дней Арафа не покидал своего жилища, но каждый день виделся с Аватыф через окно. А после окончания срока траура тайком встретился с ней в коридоре ее дома и сказал напрямик:
— Лучше, если мы поженимся как можно скорее! Для Аватыф его предложение не было неожиданным, однако она грустно сказала:
— Мое согласие навлечет на тебя много неприятностей!
— Аджадж согласился присутствовать на нашей свадьбе, — сообщил Арафа, — а ты понимаешь, что это значит.
Все приготовления к свадьбе проходили в строгой тайне, и однажды улица была ошеломлена известием о том, чти накануне Аватыф, дочь Шакруна, вышла замуж за волшебника Арафу и переехала в его дом, а Аджадж был свидетелем на их свадьбе. Все недоумевали, как мог Арафа решиться на подобный шаг и каким образом ему удалось заручиться согласием Аджаджа. Л люди, умудренные жизненным опытом, качали головами: «Ну, теперь жди беды!»
98.
Сантури и его подручные собрались в кофейне квартала Касем. Проведав об этом, Аджадж созвал своих людей в кофейне Рифаа. Вскоре это стало известно всей улице, и жителей объяла тревога. Место на границе кварталов Касем и Рифаа обезлюдело, все торговцы, нищие и мальчишки попрятались, лавки и окна домов позакрывались.
Сантури, окруженный своими людьми, вышел на улицу. Аджадж двинулся ему навстречу. От взаимной злобы и ненависти накалился, казалось, сам воздух, достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар. Какой–то добрый человек крикнул с крыши дома:
— Мужчины, что вас так разгневало? Одумайтесь, прежде чем прольется кровь!
Аджадж, стоя лицом к лицу с Сантури, при общем грозном молчании проговорил:
— Мы не гневаемся, у нас нет причин для гнева.
— Ты нарушил законы товарищества, — ответил ему Сантури.
— После того что ты сделал, ты не можешь оставаться футуввой.
— А что я такого сделал?!
— Ты встал на защиту человека, бросившего мне вызов!
— Этот человек всего лишь женился на одинокой девушке, потерявшей отца. Я же выступаю свидетелем на всех свадьбах в квартале Рифаа.
— Какой он рифаит! — презрительно кинул Сантури. — Никто не знает его отца, даже он сам. Его отцом могу оказаться я, или ты, или любой нищий с этой улицы.
— Но сейчас он живет в моем квартале.
— Только потому, что там нашелся пустой подвал!
— Ну и что? Сантури, не выдержав, заорал, брызгая слюной:
— Ты понимаешь, что нарушил законы товарищества?!
— Не кричи, муаллим, не стоит нам, как петухам, наскакивать друг на друга из–за такого пустяка.
— Это не пустяк! Аджадж таким тоном, словно он отдавал своим людям приказ приготовиться, произнес:
— О Аллах! Дай мне терпение!
— Осторожней, Аджадж, не забывайся!
— Будь проклята трусость!
— Будь проклят твой отец! И вот уже взметнулись в воздух дубинки, как вдруг раздался грозный голос:
— Позор вам, мужчины! Все обернулись и увидели муаллима Саадаллу, главного футувву улицы, который появился со стороны квартала Рифаа и остановился на границе двух кварталов.
— Опустите дубинки! — приказал он. Дубинки опустились вниз, как головы молящихся. Саадалла, переводя взгляд с Сантури на Аджаджа, продолжал:
— Сейчас я не хочу никого слушать. Расходитесь с миром. Недостойно мужчин затевать драку из–за женщины!
Противники молча разошлись, и Саадалла вернулся к себе домой.
Арафа и Аватыф из своего подвала наблюдали за тем, что происходит на улице, и не верили, что ночь эта пройдет мирно. Лица их были бледными, сердца трепетали, и в горле пересохло. Они немного перевели дух, лишь когда услышали повелительный голос Саадаллы. Глубоко вздохнув, Аватыф промолвила:
— Как жестока жизнь!
Чтобы успокоить ее, Арафа, ткнув пальцем в свою голову, сказал:
— Мозги у меня работают не хуже, чем у Габаля и чем у великого Касема!
— Надолго ли это затишье? — отозвалась Аватыф, с трудом переводя дыхание.
Арафа с наигранной беспечностью привлек ее к своей груди.
— Если бы все жены и мужья были счастливы, как мы! Аватыф положила голову ему на плечо, прошептав:
— Хотелось бы знать, чем все это окончится. — Ни одному футувве нельзя доверять, — признался Арафа.
— Я знаю это, — подняла голову Аватыф, — и рана в моей душе не заживет до тех пор, пока я не увижу его поверженным.
