Увейс чуть было не дал волю гневу, но вовремя вспомнил, что разговаривает не просто с дочерью своего брата, но с женщиной, чьи немалые капиталы вложены в его торговые дела. Поэтому он проговорил умоляюще:
— Камар, если бы ты захотела, я выдал бы тебя за любого из футувв нашей улицы. Сам Лахита был бы рад иметь тебя одной из своих жен!
— Не люблю я футувв! Мне не нравятся такие люди! Мой отец, как и ты, был добрым человеком, но он был суров с теми, кто жил нечестно, и я унаследовала его нелюбовь к ним. А Касем — воспитанный человек. Ему не хватает лишь денег, зато у меня их достаточно!
Увейс вздохнул, затем окинул Камар долгим взглядом и сказал, делая последнюю попытку:
— Аминаханум, жена управляющего, просила сказать тебе, чтобы ты опомнилась, пока не поздно. Она не хочет, чтобы ты совершила поступок, который сделает тебя притчей во языцех всей улицы.
— Меня не касаются приказы ханум, — с горячностью воскликнула Камар, — она, наверное, не знает, кого на нашей улице поступки их уже сделали притчей во языцех!
— О дочь моего брата! Она желает сохранить твою честь!
— Дядя! Не верь, что она заботится или хотя бы помнит о нас. Прошло уже десять лет после смерти мужа, а она ни разу не спросила обо мне!
Явно смущенный этими словами, Увейс запнулся, но все же продолжал:
— Она говорит еще, что неразумно женщине выходить замуж за мужчину, который неровня ей, да к тому же посещает ее дом, хотя бы и по делу. Лицо Камар побелело от гнева.
— Пусть у нее отсохнет язык! Я родилась, выросла, вышла замуж и овдовела на этой улице. Меня тут все знают, и репутация моя безупречна!
— Конечно, доченька, конечно! Аминаханум лишь предостерегала, что так могут сказать.
— Оставим ханум в покое, дядя! К чему портить из–за нее нервы? Я сообщила тебе, поскольку ты мой дядя, что я решила стать женой Касема. И хочу, чтобы этот брак совершился с твоего одобрения и в твоем присутствии.
Увейс помолчал, размышляя. Ему нечего было возразить, а сердить ее ему не хотелось из боязни, что Камар изымет свой капитал из его торговли. Поэтому он глядел себе под ноги в смущении и печали. Открыл было рот, собираясь что — то сказать, но так и не произнес ничего внятного. А Камар продолжала смотреть на него с непоколебимой решимостью.
69.
Дядюшка Закария одолжил своему племяннику несколько фунтов, чтобы тот смог купить необходимое к свадьбе. При этом он сказал:
— Я бы дал тебе больше, если бы мог, ведь твой отец, мой родной брат, очень помог мне в день свадьбы.
На полученные деньги Касем купил себе новую галабею и белье, ярко расшитую головную повязку, желтые сапоги, бамбуковую трость и хорошего нюхательного табаку. Рано утром, в день свадьбы, Касем отправился в баню, где он сначала парился и нырял в бассейн, потом отдал себя в руки массажиста, снова парился и мылся, после чего отдыхал в комнате для раздевания, пил чай и мечтал о близком счастье.
Камар взяла на себя подготовку к свадьбе: на крыше своего дома с помощью приглашенной ею женщины, имевшей большой опыт в устройстве свадеб, она приготовила все для приема гостей и пригласила также искусного повара. Во дворе был раскинут шатер, где перед приглашенными должен был выступать певец.
На свадьбу пришли родные и друзья Касема и жители его квартала во главе с муаллимом Саварисом. И началось веселье. Из рук в руки передавались стаканы с пивом и кальяны, число которых достигало двадцати, так что через некоторое время густое облако ароматного дыма окутало всех присутствующих. Слышались здравицы в честь новобрачных, раздавался смех, звучали веселые голоса.
Дядюшка Закария, которому вино ударило в голову, расхвастался:
— Наша семья благородная, она принадлежит к древнему роду!
Увейс, сидевший между Закарией и Саварисом, подавил гнев и хмуро сказал:
— Хватит с вас родства с муаллимом Саварисом! В ответ Закария громко крикнул:
— Да здравствует муаллим Саварис!
Оркестр, состоявший из скрипки, цитры, свирели и лютни, тотчас сыграл величальную Саварису, который расплылся в улыбке и помахал рукой. Раньше футувва досадовал на то, что Закария хвастается далеким родством с ним, но, когда узнал о женитьбе Касема на Камар, изменил свое отношение, хотя в глубине души решил, что все равно не освободит Касема от подати.
