— Я иду по делу в Даррасу и решила сократить путь, пройдя здесь.
— Но сегодня в пустыне очень жарко!
— Поэтому я и хочу немного отдохнуть в тени скалы, — с улыбкой проговорила Сакина.
Они сели рядышком там, где лежал посох Касема, и Сакина продолжила разговор:
— Вчера, когда ты спас честь улицы, я поняла, что твоя мать молилась за тебя перед смертью.
— А ты не хочешь помолиться за меня? — улыбнулся Касем.
Сакина лукаво подмигнула.
— За таких, как ты, молятся благородные женщины.
— Кому нужен пастух?!
— Пути Господни неисповедимы! А ты сейчас сравнялся с футуввами, не пролив ни капли крови.
— Клянусь, твоя речь слаще меда!
Подняв на юношу свои выцветшие глаза, женщина спросила:
— Хочешь, я укажу тебе путь?
— Да! — взволнованно проговорил Касем.
— Попытай счастья, посватайся к нашей госпоже! Касем не поверил своим ушам.
— О ком ты говоришь, Сакина?
— Не притворяйся, что не знаешь! В нашем квартале только одна госпожа.
— Госпожа Камар?!
— А кто же еще?
Дрожащим голосом Касем проговорил:
— Ее муж был знатным человеком, а я всего лишь пастух.
— Но если судьба улыбнется, ее улыбка осветит все вокруг.
— А ее не разгневает мое сватовство?
Поднимаясь с места, Сакина наставительно проговорила:
— Никто не знает, что обрадует женщину, а что рассердит. Положись на Аллаха! Ну, будь здоров!
Касем поднял голову к небу и зажмурил глаза, как в сладком сне.
68.
Сидя после ужина вокруг еще не убранной таблийи, дядюшка Закария, его жена и сын Хасан в замешательстве смотрели на Касема. Качая головой, Закария говорил:
— Ты плетешь какую–то несусветицу. Я всегда считал тебя человеком умным и достойным, несмотря на бедность. Неужели у тебя помутился рассудок?
Жена Закарии во все глаза разглядывала юношу, любопытствуя узнать, что же произошло.
— Со мной разговаривала ее служанка, и разговор этот подал мне надежду, — объяснил Касем.
— Служанка?! — вырвалось у тетки, которая глазами умоляла Касема продолжать.
Дядюшка растерянно усмехнулся и недоверчиво заметил:
— Быть может, ты ее не так понял?
Касем ровным голосом, скрывавшим волнение, ответил:
— Я понял правильно, дядя! Тут тетка не выдержала:
— Так оно и есть! Если служанка сказала, значит, и госпожа говорила.
— Наш Касем — всем мужчинам мужчина! воскликнул Хасан, гордясь любимым братом.
А Закария, качая головой, бормотал себе под нос: «Вот тебе и «Горячий батат!»
— Но у тебя нет ни миллима! — обратился он к Касему.
— Но он пасет ее овцу, возразила жена, так что ей должно быть об этом известно. — И засмеявшись, добавила: — Дай слово, Касем, что в погоне за счастьем ты не принесешь в жертву овец.
— Бакалейщик Увейс приходится дядей госпоже Камар, — в раздумье проговорил Хасан. Он самый богатый человек в нашем квартале и станет нашим родственником, как и Саварис. Чего еще можно желать?!
— Госпожа Камар через ее покойного мужа состоит в родстве с Аминой — ханум, женой управляющего, — вспомнила его мать.
— Это только осложняет дело, — забеспокоился Касем. Вдруг дядюшка Закария, поняв, что сулит его семье столь высокое родство, с неожиданной решимостью заявил: — Ты, Касем, так же разумен, как в тот день, когда обокрали обойщика. Ты смелый и мудрый человек. Мы вместе пойдем к госпоже узнать ее мнение, а потом уж навестим Увейса. Если же мы сначала заговорим об этом деле с ним, он отправит нас в больницу для умалишенных! Так они и поступили. Поэтому через несколько дней бакалейщик Увейс, беспокойно теребя густые усы, сидел в гостиной Камар и ожидал, когда она наконец выйдет. Она появилась, одетая в скромное платье, с темным платком на голове. Вежливо поздоровавшись с дядей, села. В глазах ее были написаны спокойствие и решимость.
— Я ничего не могу понять, доченька, — начал Увейс, — вчера ты отказала управителю моих дел Мурси под предлогом, что он тебе неровня, а сегодня выбираешь простого пастуха!
Щеки Камар зарделись от смущения, но она сказала:
— Он бедный человек, дядя, это верно, но, спроси любого в нашем квартале, все скажут, что он честен и добр.
— Правильно, и слуга может быть честным и добрым, но равенство в браке — совсем другое дело.
— Тогда покажи мне хоть одного человека, который был бы так же воспитан, как он! Или хотя бы одного, кто не похвалялся бы своим жульничеством, подлостью, жестокостью?!
