Избранное - страница 10

Перевод В. Кирпиченко

Я расскажу вам историю нашей улицы, или, вернее сказать, предания нашей улицы. Сам–то я, правда, был очевидном событий лишь последнего времени, происходивших на протяжении моей собственной жизни. Но записал все истории со слов рассказчиков — а в них недостатка нет. Каждый живущий на нашей улице пересказывает эти предании так, как слышал их в кофейне, где проводит вечера, или от своего отца и деда. Эти рассказчики и послужили мне единственным источником. А поводов для повторения рассказов всегда хватает. Тяжко ли у кого на душе, страдает ли и несправедливой обиды, он непременно укажет рукой на Большой дом, возвышающийся в той стороне, где кончается улица и начинается пустыня, и с горечью промолвит: «Это дом нашего деда. Мы все плоть от плоти его и должны по праву владеть его имением. Отчего же мы голодаем и почему терпим обиды?!» А потом примется рассказывать известные наизусть истории Адхама, Габаля, Рифаа и Касема — славных сынов нашей улицы.

Дед же наш — настоящая загадка. Он прожил столько, что и вообразить себе невозможно, о его долголетии пословицы ходят. А когда состарился — уже давным–давно, — уединился в своем доме и с тех пор никому не показывался на глаза. Возраст деда и его затворничество порождают множество разных фантазий и кривотолков. Как бы то ни было, звали его Габалауи, и по его имени стала называться улица. Он был владельцем всех здешних земель и того, что на них, а также прилегающих к улице возделанных участков пустыни. Однажды я слышал, как один из жителей рассказывал о Габалауи: «От него пошла наша улица, а от улицы Египет — прародина мира. Сначала он жил один в бесплодной пустыне, потом возделал ее своими руками и приобрел во владение благодаря тому, что валий [2] очень его уважал. Человек он был каких мало — молодец и силач такой, что дикие звери боялись звука его имени».

А другой рассказывал: «Он был настоящий футувва [3], но не такой, как другие. Он ни на кого не налагал податей, не гордился своим богатством и со слабыми был милосерден».

Потом наступило такое время, когда некоторые люди стали отзываться о Габалауи непочтительно, без должного уважения. Так уж устроен мир. Мне–то по–прежнему интересно все, что его касается, и никогда не надоедает слушать рассказы о нем. Любопытство не раз толкало меня бродить вокруг Большого дома — вдруг хозяин его выглянет. Но надежда эта никогда не сбывалась. Как часто я стоял у огромных ворот, разглядывая прибитое над ними чучело крокодила. Сколько раз сиживал в пустыне у склонов Мукаттама[4], неподалеку от высокой стены, окружающей дом. Но ничего не видел, кроме верхушек смоковниц, пальм и тутовых деревьев да закрытых окон, в которых не заметно и признака жизни. Ну не прискорбно ли, что, имея такого деда, мы не видим его, как и он не видит нас?! Не странно ли, что он заперся в этом огромном доме, а мы живем в грязи?! А если кто спросит, что же привело его и нас к такому положению, услышит в ответ истории, в которых снова и снова будут повторяться имена Адхама. Габаля, Рифаа и Касема, но так и не добьется ничего вразумительного. Ведь я уже говорил, что с тех пор, как Габалауи затворился в Большом доме, никто его не видел. Большинству людей до этого и дела нет. Они с самого начала ничем другим не интересовались, кроме его имения и десяти знаменитых условий, о которых столько говорено и переговорено. Из–за этого на нашей улице, с той самой поры, как она возникла, и существует распря, которая разгорается все сильнее с каждым новым поколением вплоть до сегодняшнего дня. И ничто не может вызвать у нас, жителей улицы, более горькой усмешки, чем упоминание о близком родстве, связывающем нас всех. Да, мы были и остаемся единой семьей, в которую не вошел ни один чужак. Каждый житель улицы знает на ней всех и мужчин, и женщин. И однако же ни на одной другой улице не царит такая рознь, как на нашей, нигде люди гак не враждуют между собой, как у нас. На каждого, кто пытается наладить мир, найдется с десяток молодцов, размахивающих дубинками и рвущихся в драку. Так что жители уже привыкли покупать себе безопасность либо деньгами, либо смирением и покорностью. Суровые кары обрушиваются на них не только за малейшую оплошность в разговоре или в поведении, но и за смелую мысль, отразившуюся на лице. Но что самое удивительное — жители близлежащих кварталов, таких, как аль-Атуф, Кафр аз-Загари, ад-Дарраса, Хусейния, еще завидуют нам из–за дедовского имения и из–за наших мужчин — силачей. Они говорят: вот счастливцы — у них и земли богатые, и футуввы непобедимые. Все это так. Но они не знают, что мы беднее нищих, живем в грязи, среди мух и вшей. Едим впроголодь, тело прикрываем лохмотьями. Они видят, как наши футуввы гордятся да бахвалятся, и восторгаются ими, но забывают, что цена этой гордости и бахвальства — наши слезы да пот. И единственное наше утешение — смотреть на Большой дом и, печально вздыхая, повторять: «Там живет Габалауи, владелец имения. Он наш дед, а мы его внуки».