— Детская мастурбация, — наклонив голову, сказала она. — Из глупой стыдливости я вам не рассказала о детской мастурбации, комиссар.
Сантамария и бровью не повел, но Массимо, как всегда, все испортил.
— А я как раз удивился, почему ты не упомянула об этой весьма существенной подробности, — проворковал он.
— Да, но ведь… — пролепетала Анна Карла, краснея.
Проклятый Массимо! Теперь комиссар решит, что она покраснела оттого, что ее «поймали с поличным», а Массимо — потому, что ей стыдно об этом говорить. Можно покраснеть и от ярости, но разве им это объяснишь.
— Мне самому не пристало рассказывать об этой детали. Иначе это выглядело бы как осуждение педагогических ошибок передовой мамы, которая в них, правда, раскаялась, — тоном джентльмена и одновременно доброго дядюшки пояснил Массимо.
— До чего вредный человек, — обращаясь только к Сантамарии, сказала Анна Карла. — Обожает передергивать карты. Мне самой осточертели педагогические увлечения Боны. Ведь я не стала посещать курс полового воспитания детей.
— Но жалела об этом. Искушение принять все эти новшества всерьез у тебя было, — сказал Массимо.
— О боже! А вдруг они оказались бы полезными? Нельзя заранее все отвергать. Как вы думаете, господин комиссар?
Сантамария был человеком опытным и не дал втянуть себя в философский спор.
— Я почти ничего не знаю о половом воспитании детей. Там, кажется, рассказывают о пчелах и… бабочках?
— Теперь нет, все давно изменилось! — воскликнул Массимо. — Сейчас начинают с того, что родители ходят голыми перед детьми, а кончают тем…
— Согласна, порой кончают тем, что вступают на виа Пьетро Микка в оживленную беседу с Гарроне о детской мастурбации, — прервала его Анна Карла. — Но Бона…
— Я тебе всегда говорил: зло рождает лишь зло.
— Бона прекрасно умеет совместить несовместимое. Когда ее захватывает какая-либо идея, она ни о чем другом не способна думать. В такую минуту для нее все равно, с кем беседовать — с Гарроне или с главой ордена доминиканцев. Вы меня понимаете, комиссар?
— Понимаю. Порой это большое счастье — быть таким одержимым.
— Вот именно. А я вовсе и не собиралась принимать участие в их высоконаучной беседе и стояла от них поодаль. Но, увы, пришлось…
Она запнулась. Собственно, она рассказывала о самых обыденных вещах. В жизни ей приходилось беседовать и на более щекотливые темы. Но почему-то сейчас она стеснялась, точно институтка.
— Собственно, случай самый пустяковый, так, ерунда. Но для меня… — Она снова прервалась, закурила сигарету. — Словом, вдруг мимо промчалась с ревом машина «скорой помощи», и Бона невольно оглянулась. И тут Гарроне повернулся ко мне, словно только и ждал удобного момента, и весьма многозначительно, с неприкрытой похотью посмотрел на меня. Потом жестом быстро и…
— Недвусмысленно, — пришел ей на помощь Массимо. И показал, что это был за жест.
Сантамария отреагировал самым лучшим образом — закрыл лицо руками.
— С того дня, — продолжала Анна Карла, — всякий раз, когда мы случайно встречались, он улучал момент, чтобы повторить этот непристойный жест и посмотреть на меня с гнусной улыбочкой.
— Какая мерзость, — сказал Сантамария.
— А по-моему, многое тебе подсказало твое богатое воображение, — заметил Массимо.
— Ну и что же? Преследование-то не было плодом моей фантазии. И потом, меня пугал не сам жест, а его взгляд сообщника, точно между нами произошло «нечто такое». Конечно, и это я не могу с уверенностью утверждать, не исключено, что многое мне лишь показалось. Но вы меня понимаете, комиссар. Гарроне видел, что я знаю… Все это очень сложно, но я уверена, что Гарроне испытывал… Точнее, не он…
— Словом, преследование было во многом плодом вашего воображения, но Гарроне знал, что ему удалось внушить вам эту мысль? — сказал Сантамария.
— Да! Именно так. И в этом смысле между нами существовала какая-то связь, вы меня понимаете!
— Связь между палачом и его жертвой! — назидательным тоном сказал Массимо. — Довольно сложный мотив преступления, но сам по себе весьма впечатляющий. Непорочная синьора открывает, что между ней и темным типом существует порочная связь, и в ужасе его убивает.
