Между тем Поссевино остался один с московскими послами и употребил все усилия, чтобы выведать окончательные условия, на которых Иван готов заключить мир. Одним днем это совещание не закончилось; на следующий день утром русские наконец после долгих колебаний признались, что их государь в крайнем случае готов уступить Ливонию, если только ему будут возвращены Великие Луки и другие крепости, взятые Баторием в прошлом году. Сообщив это, они стали, однако, просить Поссевино повести переговоры так, чтобы за их государем осталось несколько крепостей в Ливонии для оправдания титула Ливонского владетеля; они утверждали, что только при этих условиях может состояться мир.
Чтобы поскорее довести дело до конца, Поссевино начал хлопотать об уступке Ивану незначительной части Ливонии и, так как послы Батория полномочий на такую уступку не имели, обратился к Замойскому[138].
Пока Поссевино ждал ответа от польского канцлера, переговоры шли своим чередом. Возник сильный спор по поводу Швеции. Послы Батория предъявили требование, чтобы в мирный договор был включен также шведский король. Вообще‑то между шведами и поляками существовали — из‑за действий шведов в Ливонии — весьма натянутые отношения, но Баторий, по совету Поссевино, стал выдавать себя за союзника шведского короля, чтобы казаться в глазах московского царя еще более опасным противником[139]. У Поссевино был свой расчет: он полагал, что московский государь выберет его посредником при ведении переговоров о мире со Швецией, а это еще более повысит авторитет Рима. Однако папский легат ошибся. Иван вовсе не желал мириться со шведским королем: напротив, мир с Баторием нужен был ему еще и потому, что он хотел развязать себе руки для войны с ним. Поэтому царь и запретил строго своим послам включать в условия мирного договора Швецию. Послы, следуя инструкции, решительно отвергли это требование, сказав, что они посланы договариваться о мире с польским королем, а если шведскому королю желательно мириться с их государем, то он должен послать к нему своих послов. На этом вопрос о мире между Московией и Швецией на переговорах был закрыт.
Польские послы умышленно раздували вопрос о Швеции, чтобы выиграть время, которое нужно было им для консультаций с Замойским. Поссевино, хотя и хлопотал перед ним об уступке хотя бы незначительной части Ливонии Ивану, делал это весьма осторожно и без особой надежды, так как знал, что Баторий и Замойский самым решительным образом были настроены оставить всю Ливонию за Речью Посполитой. Между тем оказалось, что канцлер готов пойти московитам навстречу. Он был слишком обеспокоен тем, что шведы продолжали захват ливонских городов, и счел за меньшее зло сделать небольшие уступки ради заключения мира московитам, дабы лучше подготовиться к неминуемому спору со Швецией. Другим фактором, побудившим гетмана изменить позицию на переговорах, было известие, что в Новгороде собираются московские войска с намерением идти на помощь Пскову.
Замойский отправил в Запольский Ям своего родственника Жолкевского с предложением оставить за Иваном четыре ливонские крепости при двух условиях — если за Речью Посполитой останутся Великие Луки, Заволочье, Невель, Себеж и Велиж и если мир будет заключен тотчас самими московскими послами, без обращением за инструкциями к своему государю.
Это предложение сильно смутило Поссевино, тем более что одновременно он получил от Замойского письмо, в котором канцлер требовал уступить всю Ливонию. Жолкевский не привез никаких бумаг, ограничившись устным сообщением, из‑за чего у легата появилось опасение, что Замойский легко может от своих слов отказаться. К тому же Поссевино было известно, что уступки в Ливонии могут быть сделаны только с согласия сейма. Потому он и предлагал отложить решение этого дела, пока соберется сейм, на который московский государь мог бы прислать послов. Действовать же так, как предлагал Замойский через Жолкевского, показалось дипломату-иезуиту и легкомысленно, и опасно. Канцлер рассчитывал на свое влияние на сейм, но Поссевино опасался, что сейм может и не согласиться с ним. В таком случае он, посредник, навлечет на себя гнев московского царя, уронит авторитет папы, скомпрометирует весь свой орден и повредит делу, ради которого он трудился, — помешает распространению католичества в Московском государстве.
