Местность, куда съехались послы для совещаний, была до такой степени разорена, что нельзя было найти даже кола, чтобы привязать лошадей. Послы собирались на заседания в жалкой хижине самого примитивного устройства: дым из печи выходил через двери и окна, и сажа падала на платье людей, находившихся в помещении. Съестных припасов негде было достать, и приходилось довольствоваться теми, которые привезли с собой. Московские послы запаслись всем в изобилии, в отличие от посольства Батория, которому приходилось экономить еду. Кроме того, русские поселились не в Запольском Яме, а поудобнее, вблизи его, в Киверовой Горе, чем опять‑таки поставили себя в более выгодное положение.
Столкновение между сторонами произошло уже на первом заседании по поводу посольских полномочий. Московские послы имели обыкновенную верительную грамоту, свидетельствовавшую только о том, что они посланы на съезд для заключения мира и что имеют право говорить и вершить дела от имени царя[137]. Послы Батория сочли это недостаточным; у них появилось опасение, что, когда дело дойдет до решительного момента, московские послы сошлются на недостаточность своих полномочий и обратятся за новой инструкцией к своему государю, а тот поставит новые условия, — одним словом, произойдет то, что случилось на переговорах в Вильне. Поэтому, сославшись на свою верительную грамоту, дававшую полные полномочия, они потребовали, чтобы и московские послы представили такую грамоту. Полагая, что такая грамоту у московитов есть, но они ее скрывают, Поссевино припомнил им письмо, в котором Иван объявлял ему, что отправляет послов с совершенными полномочиями. Но князь Елецкий со товарищи стояли на своем — что грамота у них такая, какую издревле московские государи давали обыкновенно своим послам. Спор обострился еще более, когда московские послы стали протестовать против участия в заседании Христофора Варшевицкого, которого королевская грамота не называла в числе послов. Так в бесплодных прениях прошел целый день. В конце концов поляки прервали заседание и уехали к себе на квартиру, заявив, что более не видят смысла вести переговоры, поскольку они лишены твердого основания. Это была, конечно, только угроза. На следующий день они снова явились. Спор был улажен следующим образом. Каждый из московских послов дал присягу, что они получили верительную грамоту, подобную той, что всегда выдавались московскими государями.
Таким образом, совещания возобновились; но обмена верительными грамотами не было; что же до Варшевицкого, то с молчаливого согласия московитов он был оставлен на совещании.
Поссевино предоставил право первого голоса послам Батория как представителям стороны победившей, предлагая им выставить свои условия заключения мирного договора. Князь Збаражский тут же заявил, что уступка русскими всей Ливонии — это условие ведения самих переговоров и что в противоположном случае они, королевские послы, отказываются от дальнейших совещаний. Русские принялись горячо протестовать. Следуя инструкции, данной царем, к уступке той части Ливонии, о которой Иван сообщил Баторию через Поссевино, когда папский легат был в Старице, они прибавили теперь только один город Говью. По этому поводу произошли сильные прения. Та и другая сторона понимала, что противник имеет полномочия сделать большие уступки, и старалась выведать, в чем они именно состоят; послы Батория направляли все усилия к тому, чтобы узнать, смогут ли русские, по своей инструкция, уступить всю Ливонию или нет. Чтобы вызвать их на откровенность, они, по совету Поссевино, первые начали незначительно уступать, заявив, что король соглашается вывести свои войска из московских областей, потом уменьшили сумму за издержки на ведение войны и, наконец, согласились вернуть четыре крепости: Остров, Красногород, Келий и Воронен. Маневр увенчался до некоторой степени успехом.
Московские послы дали понять, что могут сделать большие уступки в Ливонии, но если король согласится возвратить их государю Великие Луки, Неволь, Заволочье, Велиж, Холм и все псковские пригороды. Это заявление вызвало у поляков негодование. Они стали говорить, что приехали не торговать Ливонской землей, а заключить в три дня договор, и опять стали грозить отъездом; впрочем, завершилось все тем, что уехали они не совсем, а только к себе домой, обещав Поссевино продолжить переговоры на следующий день.
