— И веничком, по плечам, по окаянным. Я говорю тебе, дурень, вдоль спины жарь, по хребту и ягодицы веничком припарь. Да не так сильно, убийца! Оскар, замени его, он смерти желает старшему брату! Ой, как хорошо!
— Сильнее!
Борис, похожий на вареного рака, поднялся с лавки, кивнул Ивану:
— Так, меньшой, твоя очередь, покажу тебе, как париться надо. Оскар, хватай его! — Братья повалили Ивана на лавку, взялись за веники.
— Не сахарный, не растаешь, — рассмеялся Оскар, прикладывая веник к ягодицам.
— Богатырем выйдешь, — проревел Борис. — Вот так его, вот так!
— Хорошо-ооо! — не выдержав, закричал Иван.
В маленькой баньке висел плотный клуб белого пара, в котором мелькали голые ноги и ягодицы, стоял густой запах хлебного кваса и березового духа. Иногда царевичи по одному выскакивали во двор, где в земле была вкопана огромная дубовая бочка, наполненная холодной колодезной водой, с криком окунались в неё.
— Мать её, так и рас так! — орал Борис.
— Ядреный корень, — всхлипывал радостно Оскар.
— Жить хорошо и жизнь хороша, — молился Иван.
Прошка принес и поставил на лавку три кружки и жбан с пивом.
— Пора переходить ко второй части марлезонского балета, — объявил он.
— Заканчиваем.
Братья облились свежей водой из шаек, завернулись в длинные белые рубахи, доходящие до колен. Прохор протянул им кружки с пивом.
— Хороша ты, русская баня, — Борис опрокинул в себя кружку с пивом, вожделенно посмотрел на жбан.
— Больше нет, — улыбаясь, ответил Прошка.
— В термах тоже неплохо, — мечтательно произнес Оскар.
— Принцы! Царевичи! — донесся от дома звучный женский голос. — Идите в дом, ужин готов.
— Это хорошо, — Борис причмокнул в предвкушении. Царевичи, гуськом, возглавляемые Прошкой, пошли к дому.
Огромный зал делился на две половины длинной, грубо сколоченной из дерева, стойкой покрашенной в красный цвет. За стойкой находились владения Прохора — широкие полки, заставленные зелеными, пузатыми бутылями, бочонками, кувшинчиками, непонятными коробочками и рундучками; длинный стол, с холодными закусками; по углам висели аппетитно дразнящие нос связки колбас, окорока; над ними пучки чеснока, лука, душистых трав. В углу колыхалась бардовая портьера, отделяющая бар от кухни, которая источала не менее аппетитные запахи готовящейся еды. Из-за портьеры доносились веселые голоса поварих.
Вторую половину зала занимали широкие дубовые столы и лавки, чисто выскобленные, вымытые. Стены зала каким-то бродячим художником были раскрашены на мотивы народных сказок. На одной была нарисована избушка на курьих ножках, стоящая на опушке мрачного бора. От нее со всех ног улепетывали Аленушка и её братец Иванушка. Над детьми на бреющем полете неслась в ступе, размахивая метлой, Бабушка-Яга, прорисованная с особенной любовью. Нижняя челюсть вытянулась параллельно длинному, покрытому бородавками носу, открытый рот демонстрировал останки двух передних гнилых пеньков, в глазах горели красные, злые огоньки.
Другую, самую длинную стену, занимали сборные мотивы, можно было увидеть: терем-теремок, Лису Патрикеевну с Колобком на носу, Потапыча, задумчиво присевшего на пенек, зайца с красными пьяными глазами, стучащего в барабан, глупого Серого Волчищу, опустившего в прорубь хвост, Петуха с косой на крылатых плечах, стоящего перед аленьким цветочком, над которым летела жар-птица.
— Весело тут, у вас, — пробормотал Иван, устремляясь за братьями, оккупировавшими дальний столик в углу зала, как раз под волком с прорубью и щукой, стремившейся клюнуть на хвост. В противоположном углу, под избушкой на курьих ножках, сидел калика-гусляр. Только сейчас царевич заметил, что калика — молодой парень, его возраста. Длинные пшеничные волосы на лбу были перехвачены черным кожаным ремешком. Глаза скрывали пушистые девичьи ресницы, реденькая светлая борода и усы торчали в разные стороны, еще не определившись, как и куда расти. Он что-то тихо тренькал, настраивая инструмент, не обращая никакого внимания на братьев. Перед ним стояла деревянная миска, наполненная останками курочки рябы и большой глиняный бокал.
Едва все уселись за стол, из-за стойки почтительно вышел хозяин. С поклоном остановился перед столом царевичей, почтительно, но, не раболепствуя, осведомился:
