Я накрыла его искалеченную руку своей, одетой в перчатку с птичкой.
Базз посмотрел мне в глаза и затем поцеловал меня. Это казалось так естественно – поцеловать мальчика, уходящего на войну. Вспышка горя и желания. Не думала, что в наш последний день пойму, что буду по нему скучать. Я была занята – готовилась к новой жизни, новому миру своего сына. Но я буду скучать по звуку его голоса, сломанному носу, шляпе, забытой на волноломе. С годами все меньше и меньше, пока от него не останутся только эти разрозненные части. Поблекшая фреска в моей памяти. Потерять друга навсегда – о такой потере мы не говорим. Мы зовем это жизнью, мы зовем это проходящим временем. Но это разбивает нам сердце так же, как и другие потери.
– Что будет с тобой, Перли Кук?
– Дай нам время.
Базз посмотрел на часы и произнес: «Десять часов». Быстро помахал рукой и пошел прочь от меня по тропинке. Я следила, как его шляпа движется меж ветвей, пока она не растворилась в зелени. Подождала минут десять и двинулась домой. Завтра. Десять часов – и я приму таблетку. Одиннадцать – и придет он, а я буду спать. К полуночи они уже уедут.
* * *
Уверена, для Сыночка этот день ничем не отличался от других. Я разбудила его, шепча: «С добрым утром, сладкий мальчик», и Лайл примчался и надоедал ему, пока он с ворчанием не встал. Он выпил молоко и съел тост, вырезанный мерной чашкой в форме полумесяца. Мы сходили в парк, где милосердно не оказалось других детей. Дома он был уложен спать в компании своих странных кукол на руку. Сыночек проспал двадцать минут – я посмотрела на часы, – и кто знает, что ему приснилось, но он проснулся в плаксивом настроении, так что мне пришлось битый час заманивать его на диван с книжкой. Я в сороковой раз читала вслух про кролика, который вошел внутрь холма, Сыночек постепенно подпадал под гипноз, а мои мысли начинали блуждать. Два часа. Холланд придет домой через два часа, потом ужин, потом укладываем ребенка, а потом радио. Вдруг мы увидели, как в панорамное окно со стуком врезалась птица.
Вы ни за что не угадаете, что взрослый Сыночек помнит из детства. Не шумных суетливых тетушек, не лучшего друга Лайла, который прожил еще два года. Не Базза Драмера. «Я помню, у тебя были чулки с золотыми ромбиками и буквой П, – говорит он, когда приходит в гости. – И как ты уронила кольцо за буфет. И помню, как в стекло влетела птица и как я испугался».
Кто может постичь жизнь мальчика?
С улицы раздался шум, и Лайл взвился в воздух, завертевшись волчком! Пришел папа Сыночка. Шляпу долой, ласковую улыбку на лицо, а пес и мальчик бегут его встречать. Сыночек рассказал ему про птичку в окне, отец терпеливо слушал, взяв у меня коктейль, которому научил меня Базз, «сайдкар», и рассказ Сыночка прервался, когда он увидел, что в брендиплазме плавает кубик сахара. Макароны на ужин, за едой безудержная болтовня с папой, Лайл под столом ждет, не уронят ли для него чего-нибудь. Затем купание, серьезнее обычного, с вопросом: «Мамочка, меня не засосет в слив?» Он попробовал начать с белой резиновой уточки, она не пролезла. Затем дрожание на холоде в ожидании полотенца, затем пробежка голышом по дому, и наконец отец его ловит.
– Может, уложишь его сегодня?
Костяшки пальцев натирают ему макушку.
– Ну… конечно, если надо.
Папа подоткнул ему теплое одеяло – в этой духовке он будет выпекаться до утра – и прочитал ему про кролика и про уточку, а потом, когда Сыночек боролся со сном, ведь такое чудо – папа рядом, – Холланд начал что-то говорить тихим серьезным голосом.
* * *
– Он заставил меня прочитать две сказки, – сказал он, вернувшись и усаживаясь в большое кресло.
– Он знал, что это может прокатить, – отозвалась я с дивана.
– Что сегодня по расписанию? – спросил он, как всегда.
– Новости, потом Граучо, потом в кровать, наверное.
– Сначала выпить, надеюсь.
– Естественно.
Было восемь вечера. Холланд тронул ручку приемника, и радио ожило: новости с Морганом Битти. Первые несколько секунд было видно, как ткань динамика вибрирует в своей деревянной клетке, словно мистер Битти сидит внутри и дышит на мешковину, и, когда она успокоилась, я подавила желание сказать: «Ты бы починил это». Холланд закурил сигарету и мирно слушал. Мистер Битти рассказывал о сотом самоубийстве на мосту Золотые ворота – миссис Диан Блэк, – которое, как теперь оказалось, было липовым. Я думала, что, попроси я Холланда «починить это», он повернул бы ко мне свое серьезное лицо и сказал бы, что это его последние три часа в этом доме. Который из них надо посвятить починке радио? Вместо этого он сидел в закатном сиянии лампы, курил сигарету, слушал фальшивую записку, оставленную миссис Блэк: «Простите, но я должна уйти», – и разглядывал обмотанный изолентой горшок на полке. Время для всего, что было кончено. Он снял с губы крошку табака.
