* * *
Он высадил меня возле дома, но не успела я выйти из машины, как он схватил меня за руку. Я очень не хотела, чтобы меня видели здесь с мужчиной. Я наклонилась выслушать его.
– Перли, поедем со мной ненадолго!
– Нет, что ты, нет.
– Твой муж, похоже, спит. Ненадолго, поговорить. Не на всю ночь.
Мне и в голову не приходило остаться с мужчиной на ночь.
– Поезжай, – сказала я, качая головой. – Не будешь же ты здесь сидеть.
Он откинулся на спинку сиденья и посмотрел на меня. Он продолжал тянуть ко мне руку, а я отступала назад.
– Спокойной ночи, Шорти, – сказала я, жестом отпуская водителя, и отвернулась. Я поклялась себе, что не посмотрю назад, поклялась, что не буду испытывать такой хороший вечер, но меня взял азарт, и я обернулась, мельком увидев в заднем окне удаляющейся машины блеснувшие очки. И он уехал.
Уличные фонари бросали в туман продолговатые пятна света. Свет горел только в одном доме с нестриженым газоном. За последние пару часов ночь стала теплее, словно передумала наступать, но было уже поздно.
Странно заходить в дом и никого не слышать. И хотя я знала, что Холланд спит в кровати, казалось, что я совершенно одна. Даже радио не шелестело, даже из открытого окна не доносилось никакого шума. Я прошла через холл в гостиную, расстегивая верхнюю пуговицу кардигана и озираясь в недвижной темноте, ища взглядом одинокие предметы: шерстяную кошку, сломанные каминные часы. Я и мой сын – вот так мы и будем жить.
В комнате спиной ко мне стоял мужчина.
Из-за выпитого мое сердце радостно подскочило. Я позвала его по имени, он обернулся.
– Перли.
– Ты вернулся! Хочешь чего-нибудь выпить? Зачем ты сидишь в темноте?
Он мне не ответил, напряженно на меня глядя.
– Я вернулся раньше. Все доделал. И Холланд позвонил.
– Понятно.
Базз наклонил голову.
– Он сказал, что хочет что-то мне сказать, а когда я сюда приехал…
– Мы ездили на танцы, он сказал, что ему плохо… – Я вспомнила мечтательный взгляд Холланда, погрузившегося в воспоминания. – Что ж, хорошо. Ты же этого и хотел.
– Перли.
Я рассмеялась. Меня до сих пор будоражило спиртное и ощущение губ Шорти на своих губах.
– Кажется, я уже не против. – Я смотрела на Базза в свете, идущем из окна, бледного как смерть и красивого как никогда. – Ни разу не видела тебя в лунном свете. Из тебя выйдет красивое привидение.
– Перли, случилось ужасное…
– Я же говорю, я не против, – повторила я, улыбаясь.
– Произошел несчастный случай. С ружьем.
– В каком смысле? С каким ружьем?
Он повторил. Я сказала, что мне нужно сесть, но осталась стоять.
– С ним все в порядке?
– Перли, я налью тебе выпить.
Я ответила, что не хочу, а хочу знать, о чем он говорит.
В войну по Сансету ездил грузовик с людьми, они возили с собой ведро коричневой краски и лестницу. На каждом фонаре они закрашивали западную половину лампы, чтобы нас не обнаружили японские самолеты. С востока – сияющий город, с запада – очертания, темные, как океан. В ту ночь с Баззом я сделала так же. Затемнила половину сердца, чтобы меня не нашло то, что он сказал. Я спросила ровным голосом:
– Он мертв?
Он подошел ко мне и сказал:
– Никому ничего не говорили, пока не уехали агенты, но как только увидели, как они заходят…
– Агенты?
Базз глотнул бренди, который налил мне, и опустился возле меня на колени.
– Были учения, обычные учения, и, кажется, что-то случилось с его винтовкой…
– Базз… Что ты несешь? Говори, что с Холландом!
Ни один мужчина не смотрел на меня с такой жалостью. Это было ужасно. Каждая черточка на его лице опустилась под тяжестью, и он накрыл мою руку своей. В окно заглянул свет фонарей и ушел обратно, словно не найдя того, что искал.
– Перли, это не Холланд, – очень твердо сказал он с побелевшим и мрачным лицом. Его золотые волосы сияли в свете фонаря. – Это Уильям. В учебном лагере. Уильям Платт. Вчера утром в его руках сработало ружье…
– Уильям Платт? – громко сказала я.
– Да, на учениях, он бежал в гору…
– Я подумала… Ты сказал «он», и я… Уильям Платт… – я еще что-то пробормотала и разрыдалась.
Базз подошел ко мне в дверях, раскинув руки, готовый утешать, но я отвернулась, дрожа и задыхаясь, беспомощно рыдая, оперлась на подоконник. Он мне что-то говорил, но я ничего не слышала. Только чувствовала тепло, когда он обнял меня, и держал, и нежно поцеловал в шею, шепча что-то, чего я не помню. Я представляла себе Уильяма Платта: как он марширует, выставив ружье перед собой, по тому склону в Вирджинии, прямо в густой белый туман, и на его лице разливается тихое умиротворение. Юного Платта, который однажды назвал меня ниггером, и вопреки всему, когда Базз произнес имя этого бедного мальчика, я могла думать только о муже.
