Молодому человеку – его звали Шорти – доверили везти меня домой, и снаружи нас ждало такси, светившееся, как телефонная будка. Внутри сидел таксист и увлеченно читал, пока Шорти не привлек его внимание стуком в стекло. Мы поехали.
– Я видел, как муж целовал вам руки на прощание, – сказал Шорти. Серебряные ветви яблоневого сада закрывали луну, и я обернулась, пытаясь разглядеть его лицо, проступающее из темноты. У него были очень большие глаза, усы и очки в проволочной оправе, блестевшей, как гравюра.
– А, он всегда так делал. Еще в детстве.
– Вы так давно его знаете?
– Ну да, довольно давно. Мы познакомились в Кентукки, мне было шестнадцать.
– Я из Алабамы. Должно быть, он очень добрый человек.
– Да.
– Вам повезло, – сказал он и добавил: – Он такой красивый.
– А, да, – сказала я, снова глядя в окно. – Он красивый.
В его голосе мне послышалось тайное желание:
– Правда.
Значит, он тоже «один из них». Такие мужчины, они везде, и меня будет вечно к ним тянуть. Я откинулась на сиденье, вздрагивая при мысли о мальчиках-подменышах, которые сейчас рождаются, и о бедных девочках, которые их когда-то полюбят.
– Должно быть, вы его очень любите, – мягко сказал он. Он сидел очень тихо и глядел на меня.
А я смотрела, как лунный свет околдовывает склоны холмов, рогатые ветви деревьев, берег залива без единого корабля. Луна поднималась быстро, она нашла на небе стадо облаков и, коснувшись их, превратила в суставчатые сполохи света. Звезды изо всех сил старались, чтобы их было видно. А мимо пролетали фермы, сараи, мельницы, и все сияли в свете луны, как фарфоровые.
Вдалеке какое-то животное – кажется, койот, – неслось по холмам, чертя светлую линию, словно комета.
– Миссис Кук? – снова позвал меня молодой человек.
– Простите, да, конечно. Он прекрасный человек.
– Такая красивая женщина, как вы, его заслуживает.
Мы подпрыгнули на камне, и моя рука упала на сиденье между нами, скользнув по руке Шорти. Не знаю, почему я ее не убрала.
Таксист зажег спичку, и нас на краткий миг омыло теплым светом, пока он не поднес ее бережно к сигарете, прикурил, а затем стряхнул спичку, как градусник, оставив только дымный знак вопроса. Я смотрела в окно на проплывавший мимо дом, затем обернулась к Шорти, и он меня поцеловал.
Воспоминание свежо, словно вчерашнее: он обнимает меня одной рукой, а другая скользит вдоль моей ключицы к груди в ее корсетной чашке, запах тоника для волос от его кудрей, и то, как он, склонившись надо мной, дышал прерывисто, даже отчаянно, и шептал: «Ты такая красивая, ты такая красивая, Перли, я просто хочу…» Все, из чего состоял этот момент, было молодым – лихорадочная неловкость, его бессвязное бормотание, мое сердце, стрекотавшее, как безумный сверчок, общий угар и волнение, – но нас самих я молодыми не воспринимала. В моей памяти в те десять или двадцать минут, пока я не рассеяла чары, не повалилась, смеясь, на дверцу машины, мы просто были живыми.
– Почему ты смеешься? – спросил он, сам пытаясь улыбнуться и одновременно заманить обратно в объятия.
– Ой! – сказала я, но объяснить не смогла. Вот будущее, которое я себе запланировала. Луна и звезды, другой человек рядом, спичка в ночи. Вот оно. Мне еще не приходило это в голову, как никакой сообщник не задается вопросом – а что будет с ним после совершения преступления. Он слишком настроен на свою роль, свои обязанности. Вот моя одинокая жизнь. И эта мысль меня так поразила, оказалась такой приятной, свободной, что я засмеялась как дитя и не могла остановиться весь обратный путь через мост. Шорти брал меня за руку, улыбался и пытался поцеловать, и опять я начинала трястись от смеха. Только представьте: снаружи – один из прекраснейших пейзажей на свете, вид на ночной город, усеянный бриллиантами, справа и слева маячат огромные золотые опоры моста, а внизу клубится и мерцает роскошный туман, а я могу только смеяться. Я все поняла неправильно, он совсем не был «одним из них». Он был пьяным молодым мужчиной, который пытается урвать немножко радости: вот луна, вот оплаченное такси, а вот женщина, которая кажется ему красивой. Я не могла угадать, чего хотят мужчины, кто их разберет. И я простила себя за смех. Будет еще куча времени, когда все это кончится, когда я смогу дышать, а распаленное, полное надежды лицо Шорти я никогда не забуду.
