Могута отвернулся, но грек придвинулся ближе к нему и заговорил с таким жаром, словно был он на площади и вокруг него собрались единомышленники:
— Все мы грешники, брат, и надобно нам возблагодарить Господа за то, что послал сии испытания, дабы в безмерной доброте Своей дать нам возможность искупить хотя бы малую часть наших грехов!.. Вы, тавроскифы, блуждаете во мраке, в то время как истина — вот она, совсем рядом! Вы смотрите на страдания как на зло, но это не так. И даже сама смерть, которой боятся люди несведущие, есть величайшее благо и естественное спасение от печалей, тревог и мирской суеты, есть полное и окончательное освобождение от всех бед и страданий...
— А коли так, сделай себе петлю да и кончай страдания, — сердито сказал Могута.
— А вот это — ещё больший грех! — в ужасе округлил глаза пленник. — То, что даровано Богом, может отнять только сам Господь!.. Да ты не печалуйся, брат! Будет угодно Господу — вызволит нас из полона.
Затем пленник опустился на колени и стал сосредоточенно молить своего Бога. Уж что он там шептал, Могута не слушал и скоро заснул.
Утром Могута проснулся — а этот, в чёрной рясе, опять на коленях, опять губы шевелятся, правой рукой быстро-быстро крестится, лбом до самой земли опускается.
Посмотрел на Могуту и улыбнулся, словно дитя несмышлёное.
Подумал Могута, что от такого соседа всякого ждать можно: привидится ему сдуру, будто смерть иноплеменника будет угодна его богам, и запросто задушит, ещё и улыбнётся ласково на прощанье.
Не дожидаясь вопросов Могуты, грек заговорил быстро и плавно:
— Человек создан Творцом для блаженства. Для того блаженства, которое заключается в самом человеке. Если человек добродетелен, то он будет счастлив даже в оковах, потому что невозможно пленить его бессмертную душу. Как бы ни были велики земные страдания добродетельного человека, они временны, смерть прекращает их, а в загробной жизни его ожидает вечное блаженство.
Сверху в яму заглянул стражник, кинул две лепёшки.
Могута взял одну, чёрствую, словно камень, и стал жадно грызть, а собрат по несчастью даже не поглядел на еду.
— Страдающего в нашей юдоли плача добродетельного человека можно сравнить с невольником, который завтра будет венчан на царство. Разве кто-то посмеет назвать такого узника несчастным? Завтра он станет царём!..
— Если сразу выкуп за нас не взяли, завтра нас могут убить, как собак, — проворчал Могута, подбирая крошки с ладони и отправляя их в рот.
— А я говорю тебе: даже единственный волосок не упадёт с головы добродетельного человека без воли Божией!..
Могута снисходительно поглядел на страдальца и отвернулся. Грек погрыз лепёшку и вновь обратился к Могуте:
— У всякого человека есть возможность, дарованная ему Богом, — обрести вечное блаженство... Стоит только уверовать в это...
Могута молчал.
Он не нуждался в вечном блаженстве.
Он желал лишь одного — воли!..
* * *
Две лодьи боярина Надёжи подошли к Киеву в пятницу утром, когда на Подоле кипел торг.
Безрадостным было то возвращение, хотя лодьи и были до краёв наполнены заморским товаром.
Прибежала на берег боярыня Радмила, выслушала худые вести и заголосила, катаясь по сырой земле. Как ни утешал её Надёжа, над речным берегом безостановочно неслись рыдания:
— Свет очей моих, Могутушка, на кого ж ты нас покинул?! Как жить нам теперь без тебя?!
Две гречанки жались друг к другу, сидя на дне головной лодьи. Елена изо всех сил крепилась, чтобы не разрыдаться вместе с простоволосой боярыней.
Лодейники хмуро таскали мешки в амбары, убирали в лодейный сарай снасти и вёсла. Кормщики руководили разгрузкой, против обыкновения обходясь без крепких слов.
Послышался топот копыт, и на берег вынеслась полусотня князя Аскольда.
Надёжа сорвал с головы колпак, низко поклонился светлому князю.
— Здоров будь, Надёжа! — спешиваясь и бросая поводья подбежавшему пасынку, сказал Аскольд. — Что слышно в мире?
— Светлый князь, совсем житья не стало от степняков!.. Подстерегли нас на порогах, напали в темноте... Боярина Могуту в полон увели, два десятка лодейников жизни лишили... Доколе нам терпеть от лихих разбойников?!
