* * *
На рассвете следующего дня предводитель тавроскифов повелел совершить пышное жертвоприношение языческим богам.
Связанные попарно монахини были выведены из моноксидов на берег и вынуждены были смотреть на это диавольское действо.
Игуменья Екатерина, связанная спина к спине с сестрой Феофанией, сидела в тени могучего дуба и с отвращением глядела на то, как варвары приносят кровавые жертвы — вначале зарезали двух петухов, затем оросили их кровью своё оружие и бросили тушки несчастных птиц в костёр...
— Матушка игуменья, а не захотят ли эти варвары принести в жертву своим идолам и нас? — выглядывая из-за спины игуменьи, тихим голосом спросила сестра Феофания.
— Бог милостив, сестра, — вздохнула игуменья. — И уж если суждено нам с тобой принять муки за нашу святую веру Христову, мы примем их достойно. Сестра Параскева уже приняла мучения...
И в эту самую минуту она увидела, как из шатра предводителя варваров вышла сестра Параскева, одетая не в чёрное монашеское одеяние, но в цветастые шёлковые одежды, а на плечи её был небрежно наброшен златотканый плащ...
Она вовсе не походила на мученицу. Напротив, на лице её было веселье, а не мука.
— О Боже!.. — простонала игуменья. — Сестра Параскева навеки сгубила свою душу! Сестра Феофания, давай станем молить Господа, дабы помиловал Он её, грешную!..
— Не нуждается сестра Параскева в наших молитвах. Каждый находит лишь то, что желает найти, — с нескрываемой завистью оглядывая Параскеву, сказала сестра Феофания. — Эх, верно сказал один мудрец: «Не бывает обстоятельств столь безысходных, чтобы человек удачливый не извлёк из них хоть какую-то выгоду». Всё — ей!.. А нам, несчастливым, остаётся лишь молиться, уповая на то, что и нам когда-нибудь улыбнётся судьба.
Господи, ну почему — Параскева? Почему варвар не согрешил со мной?..
— Что ты такое говоришь?! — возмутилась игуменья. — Бог покарает тебя за подобное святотатство!
— Заткнись ты, старая ханжа!.. — оборвала её Феофания. — Я только о том стану молить Бога, чтобы ты отвязалась от меня или хотя бы чтобы тебя отвязали от меня...
— Кого Господь желает покарать, того он лишает разума, — сочувственно вздохнула игуменья. — Ничего, Бог милостив... Я буду молиться за тебя, сестра Феофания. И если душа твоя испытывает священный трепет пред Божьим судом, если ожидаешь ты справедливого приговора своим поступкам, поразмысли, в каком свете предстанешь ты пред Судией...
— Где же он, наш Спаситель?! Почему не защитил своих невест от рук варваров?! — вскричала Феофания.
— И если Судия задерживает наше спасение, то лишь из-за любви, а не по безразличию, по своему разумению, а не по причине бессилия: ведь Он мог бы, если б пожелал, явиться и в настоящий момент, но не является... Он ждёт, пока число наше исполнится до последнего. Так сказано у Блаженного Августина.
— Чтоб ты сдохла, старая ханжа!..
— Наибольшим удовольствием для праведников будет, вкушая райское блаженство, наблюдать за тем, как в геенне огненной корчатся в муках грешники, осуждённые высшим судией... — с наслаждением вымолвила игуменья.
— Не дождёшься! Параскева, сестра!.. — прокричала Феофания. — Вызволи меня от этой стервы! Сил моих больше нету...
* * *
В речную заводь, где расположились на днёвку лодьи боярина Могуты, вошли три фелуки под косыми полосатыми парусами.
Арабы подошли к берегу, огляделись.
Силы были примерно равными — и по числу людей, и по числу лодий, — а кроме того, арабы поняли, что славянские лодьи загружены товаром, так что можно было причаливать, не опасаясь неожиданного нападения.
По берегу к шатру Могуты пришли три арабских базаргана в чёрных одеждах, привели с собой толмача.
— Куда путь держите? — поинтересовался Могута.
— Хотели бы дойти до Куябы, чтобы там купить рабов и меха, — помогая себе жестами, сказал толмач, — Но мы опасаемся жестокости от жителей Куябы.
— Слышали мы от людей знающих, что сакалиба не любят чужеземцев, убивают их, — добавил второй базарган.
— Кто это такое сказал? — возмутился Могута.
— От хазар слышали, — развёл руками толмач.
