— У вас есть ребенок?
— Нет. Пока нет. То есть он есть, но пока его еще нет. Понимаете?
— Понимаю.
«Так речь об аборте? Слава богу!» Конечно, настоящему батюшке такие мысли в голову не пришли бы. Но что взять с Михаила? Он простой смертный. Но даже смертный понимает, что пришедшая в церковь женщина еще ничего окончательно не решила. Понимает, потому и спрашивает:
— А вы хотите избавиться от плода?
— Нет. Но все слишком сложно.
«Сейчас начнется бодяга, что любимый женат, что ее бессовестно обманули и предали, что мужики — все козлы». Михаил терпеть не мог таких разговоров. Всегда хотелось спросить: «Если он такой козел, дурак, сволочь, так зачем же ты, такая умная, красивая, правильная, с ним живешь и ложишься в постель?»
— Понимаете, мы ребенка очень хотели. Два года старались…
«Кто старался-то? Ты или твой женатик?»
— …Так радовались, когда все получилось…
«Радовалась! Давай-ка, называй вещи своими именами. Думала небось, что теперь он бросит свою благоверную и упадет в твои распростертые объятия. Нет, возможно, мужики и козлы, но бабы — точно дуры».
— Муж просто преобразился. Светился весь изнутри, будто это он беременный, а не я.
— Муж? — Михаил от неожиданности удивился вслух.
— Да. На все приемы со мной к врачу ходил, на все процедуры. Мы даже рожать собирались вместе, — она горько усмехнулась. — Я ведь из города приехала. Просто решила церковь подальше отыскать, чтобы никакие стены не услышали.
Она надолго замолчала, и Михаил снова не утерпел, нарушил тайну исповеди: поторопил, полюбопытствовал:
— Так что же изменилось?
— Понимаете… — Женщина замялась, словно никак не решалась произнести вслух то, что должна была, будто от того, что мысли обретут, наконец, звучание, горе станет еще более осязаемым. Глаза ее наполнились слезами, которые тут же заструились по щекам, скатываясь ровными дорожками и исчезая за воротом кофты. Женщина посмотрела на Михаила долгим, немигающим взглядом и сказала, наконец, тихо и глухо, так, как и должна была: — Он стал ненормальным.
— Муж?
Молчание.
— Муж?
— Ре-е-е-бенок, — вырвала она из своей груди еле слышный крик и потом, будто от облегчения, зарыдала громко, надрывно, уронив голову в руки и ничуть не стесняясь священника.
Если бы не была она так поглощена своей трагедией, если бы не позволила эмоциям захватить себя целиком, она бы заметила, какой удивительно странной оказалась реакция Михаила на ее слова. Щеки его побледнели, на лбу выступила испарина, а рука непроизвольно потянулась к шее, словно хотела ослабить узел воображаемого галстука. Теперь Михаил смотрел немигающим взглядом на ее трясущиеся плечи и вздрагивающую в ладонях голову. Смотрел и не видел. Слушал ее плач, а слышал совсем другое.
— Она никогда не будет нормальной, ты понимаешь? — Мамин голос дрожал, но при этом в нем чувствовалась какая-то доселе незнакомая Мишке твердость. Он притаился за дверью и слушал, как родители решают, становиться ему братом или все-таки нет. — Это безумие, Андрюша, просто безумие. Больной ребенок — это очень тяжело.
— Ты боишься трудностей?
— Я боюсь, что их испугаешься ты.
— Леночка, мы же договорились: что было, то прошло, и незачем изводить себя мыслями о том, что я могу снова…
— Статистика — упрямая вещь, с ней сложно спорить, Андрюшенька. Это ведь не я придумала, что женщины способны тянуть лямку гораздо дольше мужчин.
— Это ерунда какая-то! А герои страны? А космонавты? А подводники? Много ли среди них женщин?
— Это не лямка, это рывок, усилие. И человек, его совершающий, видит цель и знает, зачем он это делает, к чему стремится. А вот ждать всех этих героев страны, космонавтов и мореплавателей — это, Андрюша, хомут хуже некуда.
— Лена, женщины их ждут ради любви.
— Ты думаешь, я должна родить ее ради любви к тебе?
— Да. Я так считаю.
Мишка за дверью брезгливо поморщился, уловив в голосе отца непререкаемые академические нотки, означающие только одно: он высказал свое мнение, и все остальные точки зрения с этого момента будут считаться неправильными. Академик будет глух к любым аргументам, а попытки возражения сочтет оскорбительными. И мама, мама, которая не могла не знать и не чувствовать этой особенности человека, с которым жила столько лет, безусловно, была слишком подавлена и одновременно необычайно уверена в своей правоте, если продолжала настаивать на своем:
