Разумеется, Конн и сам думал об этом. Фионнуле исполнилось шестнадцать. И уже за несколько лет до этого ее отец подыскивал ей жениха. Но если раньше он не слишком спешил с этим, то теперь, как догадывалась его жена, он начал беспокоиться. Никто не знал, как Фионнула воспримет того, кого бы нашли для нее родители.
– Она уж точно сумеет отшить парня, если захочет, – хмуро заметил ее отец. – Один Бог ведает, кого она оскорбит.
Вопрос приданого тоже был не из последних. Переговоры с будущим мужем всегда проходили в тревоге. А если пойдет слух о неуживчивости Фионнулы, то и двухсот коров будет мало, с горечью сказал ее отец. Вот почему, боясь, что это сватовство не только станет для него позором, но и внушительно ударит по кошельку, он каждый месяц втайне от жены просто откладывал поиски жениха до следующего раза.
– Так или иначе, – вкрадчиво сказала ему жена в тот день, – у меня, кажется, есть на примете подходящий человек.
– Да что ты?
– Я разговаривала с моей сестрой. Это один из О’Бирнов.
– О’Бирн?
Новость прозвучала многообещающе. Сестра его жены, породнившись с этой семьей, сделала отличную партию. Потому что О’Бирны, как и О’Тулы, были одной из самых блестящих семей королевской крови в Северном Ленстере.
– Но это же не Рори О’Бирн?
– Нет.
Даже в огромном клане О’Бирнов не обошлось без червоточинки. Вообще, Рори принадлежал к старшей ветви семьи, но, несмотря на молодость, уже успел заработать весьма сомнительную репутацию.
– Я говорю о Брендане, – добавила она.
Это было совсем другое дело. Хотя Брендан был лишь младшим членом благородного клана, священник слышал о нем только хорошее. А для его дочери, в ее нынешнем состоянии, выйти за любого из О’Бирнов, кроме, разумеется, Рори, было бы настоящим благословением.
– Они уже познакомились? – спросил Конн.
– Он один раз видел ее на рынке. И расспрашивал о ней мою сестру.
– Пусть приходит к нам, – решил священник. – Когда пожелает.
Возможно, он сказал бы еще что-нибудь, но тут появился один из рабов и сообщил, что прибыл Гилпатрик.
Конечно, Гилпатрик обрадовался, увидев на пороге своего старого друга Питера.
– Ты ведь приглашал меня к себе, если я вдруг окажусь в Дублине, – с улыбкой сказал Фицдэвид.
– Приглашал. Точно, – ответил Гилпатрик. – Для дорогого друга – ворота настежь.
Это было не совсем правдой. Слишком многое изменилось со дня их встречи. Даже у церковников, теснее других связанных с англичанами, после убийства Бекета резко испортилось отношение к английскому королю. Отец Гилпатрика никогда не упускал возможности напомнить сыну:
– Твой английский король, как я погляжу, все такой же друг Церкви?
А уж тревожная новость о появлении Стронгбоу с его армией и вовсе вызвала переполох у многих епископов. Гилпатрик сопровождал архиепископа О’Тула на совет, который проходил на севере, где пожилой архиепископ Армы заявил:
– Эти англичане – проклятие, посланное на нас Богом в наказание за наши грехи.
Собравшиеся там церковники даже одобрили предложение освободить всех английских рабов в Ирландии.
– Возможно, то, что мы держим этих англичан в неволе, и оскорбило Господа, – предположили некоторые.
Гилпатрик, правда, не заметил, чтобы всех рабов тут же освободили, но мысль о том, что англичане – это кара Господня, в головах людей засела прочно. Тем не менее было бы странно не приветствовать старого друга, поэтому Гилпатрик встретил его тепло.
– Ты совсем не изменился! – воскликнул он.
Это тоже было неправдой. И теперь, когда они шли к дому его родителей, Гилпатрик, поглядывая на Питера Фицдэвида, думал о том, что хотя прежние наивные надежды и остались еще на его юношеском лице, появилось в нем что-то такое, чего раньше не было. Какая-то тревога. Оказалось, что за три года службы он не получил вообще ничего – даже одной-единственной коровы.
– Ты должен потребовать для себя немного земли, Питер, – мягко сказал Гилпатрик.
И тут же понял, как странно прозвучали его слова: он, ирландец, говорил такие вещи иностранному наемнику. Конечно, в традиционной Ирландии воина вознаграждали скотом, который он мог свободно пасти на землях своего клана, но по меньшей мере со времен Бриана Бору ирландские правители вроде ленстерского короля Диармайта стали жаловать своим приближенным поместья, исконно принадлежащие древним кланам. И все же, размышлял Гилпатрик, если воину не удавалось получить материальные подтверждения его подвигов, он возвращался в свой клан героем, и в этом смысле прежний, традиционный порядок был более милосерден. А рыцарь-феодал, даже если и имел любящую семью, не обладал поддержкой клана. Пока он не получал поместье, средств для существования у него не было, хотя он и мог быть благороднейшим человеком. Ирландскому священнику стало даже немного жаль Питера.
