Укрывшись в дубняке, Авдентов проверял машину. Канонада продолжалась, отодвигаясь вправо, к морю… Солнце поднялось над лесом, и теперь — горячее, гривастое, как скачущий конь, мчалось в гулком небе.
Промытая дождем блестела нежная зелень, искрились и блестели на листьях ртутные капли.
Непривычный, как землетрясение, кончился первый бой, но Авдентов чувствовал себя напряженным, как в самый разгар схватки. Он пробовал и не мог уяснить, насколько значителен прорыв фронта противника и как будут учитывать в штабе личную его работу, если основное в сражении — огневые средства — действовали условно. И сам ловил себя на том, что бойцы, а среди них и он, на маневрах не имеют той ненависти, которая в будущем объединит все вооруженные силы народа, чтобы опрокинуть вторгнувшиеся полчища врага.
Второй — фланговый — штурм на новом участке был успешен только вначале: пробившись к самому городу, танки привлекли на себя почти шквальный огонь. Заметив два гнезда на пологом холме, Авдентов погнал машину туда, замыслив раздавить станковые пулеметы… прислуга уже бежала, низко припав к земле. До кустов держидерева оставалось не больше двухсот метров, — он увлекся и заскочил дальше, чем следовало, тут же спохватился, — но было уже поздно!..
Прямо к нему катило авто посредника, глаза которого видели везде и все; посредник привстал с сиденья и быстро проговорил:
— Ваш танк выведен из строя, — и тут же записал в полевую книжку номер и время, когда произошло это.
Вся команда расплачивалась теперь за нелепое увлечение механика, — командир злился, а Авдентов с красным вспотевшим лицом, с растерянным и виноватым взглядом сидел в раскрытой кабине и не знал, чем исправить ошибку… Значит, действительно, толчок танка он по ошибке принял за сигнал командира, как выяснилось теперь. Но положение было совершенно безнадежно… Всех троих — ведь они «убиты!» — пошлют в тыл или даже в Анапу — место прежнего расквартирования части, и там они будут мучительно ждать, когда поручат им новое дело.
Тяжелой поступью шла машина обратно, и Авдентов с колючей завистью взглянул на колонну, где заметил и танк Зноевского…
Целых пять дней — длинных, скучных, каких-то растрепанных — томился инженер Авдентов в тылу, выполняя разные поручения, которые, мнилось ему, и даются лишь в наказание.
Небольшая станция была расположена в зеленой котловине среди лесистых гор. В свободные часы перед закатом он уходил туда, в горы, и бродил бесцельно, осматривая окрестность. Подавленное настроение мешало насладиться прелестью этой необыкновенной ривьеры.
При неудачах и несчастье мысль обращается прежде всего к другу и прошлому; осенью настойчивей вспоминаются картины лирической, возбуждающей весны, — он думал опять о Марии… В самом деле, ему давалось самое ценное — весна женщины, а он своими руками долго разрушал то, что сейчас был уже не прочь восстановить… Ведь те две женщины, дороги которых скрестились однажды с его собственной дорогой, потом, ушли куда-то, почти совсем не оставив следа, где-то затерялись в мире, и он не ощущал нужды интересоваться их судьбою, потому что они были только случайной и плохой заменой, когда пустовало сердце.
Он шел и шел в гору, ветер со свистом шумел в сухой колючей траве, скрежетали под подошвой острые побуревшие камешки, — потом повернул обратно. Навстречу ему тянула солоноватая горечь моря и полыни, давно отцветшей. Обильная, густая тишина копилась в котловине, где осела станица, и даже выстрелы вдали — короткие и глухие — как-то не нарушали здешнего покоя.
И вдруг Авдентов спросил себя, точно прозрел: «А что, если она осталась не одна?..»
И впервые за все эти месяцы чувство стыда, жалости и раскаяния охватило его: «Чего мне не хватало, чего я искал, когда все так естественно и просто?.. Я — инженер, буду где-нибудь на заводе… своя семья. Ну чего, чего искал я?..»
Звонили ужинать. В столовую валили красноармейцы всяких родов оружия, молодые, безусые люди, остававшиеся в запасе — на всякий случай.
Тут, за столом, и получил он письмо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
