Вскоре разведка донесла: в двух километрах от Кабардинки, с другой стороны Новороссийска, высадился второй десант. Намерение «синих» сжать клещами город было разгадано командованием, но части, брошенные туда, не смогли сдержать стремительного напора, а свои корабли оказались запертыми в бухте, — пришлось покинуть Новороссийск. Гарнизон отходил медленно, шаг за шагом, не прекращая огня.
Выровняв фронт, «красные» заняли теперь укрепленные позиции на Ниберджаевском перевале, скобой огибая город: левый фланг упирался в море за Кабардинкой, правый — за мысом Хако, усиленные охранения удерживали железную дорогу на Краснодар, шоссе на казачью станицу Раевскую.
Ровно через двадцать минут после начала операции Краснодарская дивизия с моторизованными частями, артиллерией уже проследовала мимо станции Нижне-Баканская, направляясь к Тоннельной. Ни горные ущелья, ни крутые подъемы, ни размытые осыпи не замедляли движения.
Вдруг на пути следования главных сил, что шли эшелонами по железной дороге, неожиданно встало препятствие: за первым тоннелем во мгле засветился красный огонь — на путях стояла моторисса. Косой луч прожектора осветил группу командиров с посредником, — отчетливо виднелась его белая повязка на рукаве. Ливень не прекращался.
Посредник сообщил: второй тоннель «взорван» неприятелем.
Дивизия разгрузилась, построилась в колонны и двинулась ускоренным маршем.
Но эту вынужденную потерю времени наверстывала анапская группа, извещенная о задержке главных сил, и через час уже подкатывалась к Вербовой балке. Вперед ушла головная походная застава, усиленная взводом тяжелых танков. За моторизованными частями двигались пехотные.
Взвод танков шел вместе со вторым батальоном. Вслед за первой командирской машиной механик-водитель Авдентов Михаил гнал свою на третьей скорости, зорко следя за приборами на щите и за белой колеблющейся полоской, видневшейся во тьме: это было простое полотенце, спущенное с задней стены командирской башни, но оно хорошо указывало расстояние между машинами. Злобно визжал, выскакивая из-под гусениц, мокрый щебень, машина то поднималась на крутых, градусов в тридцать, взъемах, то ныряла в этот непроглядный омут. Ее качало на ухабах, Авдентов стукался головой и плечами о броню, — только плотная кожаная куртка да шлем на голове с тугим ватным кольцом на нем немного спасали его от сильных ударов.
Кажется, нет ничего труднее, как ночью, в ливень, когда в десяти шагах не видно даже гору, вести эту громоздкую пробивную таран-машину на большой скорости по незнакомым горным дорогам. Хорошо еще, что можно приоткрыть люки. Шквальный ветер с дождем колотил в броневые стены, острые брызги влетали в люк, освежая потное, разомлевшее от жары лицо. Хочется пить…
Дорога извивается по ущельям, скачет по перевалам, срывается в пропасть и выныривает опять; где-то далеко впереди слышатся приглушенные бурей выстрелы, вблизи суматошно мелькают по дороге и в стороне короткие, почти мгновенные вспышки. Они кажутся далекими, но Авдентов знал — они близко, как близка любая опасность на фронте… Да, это был фронт, где две дивизии, пользуясь кромешной тьмой, уже ловят друг друга, заманивают в хитро расставленные ловушки и не иначе, как утром, на свету, нащупав слабые места, ринутся навстречу друг другу, столкнутся лоб в лоб.
В танке было их трое: командир сидел в башне за спиной Авдентова и изредка, смотря по надобности, подавал сигналы рукой, то хлопая по правому плечу, то по левому, что означало идти вправо или влево; то рукой оттягивал ему голову назад, приказывая тем самым замедлить ход машины. Рядом с командиром танка, по левую сторону, сидел командир башни у орудия и пулеметов, совсем юный боец.
Все трое молчали, каждый зная только свое, да и говорить было бы напрасной затратой сил, потому что самый громовой голос заглушало гулом мотора. В необходимых случаях пользовались телефонными наушниками.
Авдентов изнывал от жары и духоты, ворочался, чтобы отлепить от тела мокрое и горячее белье: кожаная куртка стесняла движения. Поскорей бы дойти до места и вылезти хоть ненадолго из этой броневой коробки, в которой тесно и телу и мыслям.
