Марии подумалось, что Дынников бросил эту девушку, но не посмела спросить.
— Она вышла замуж, — будто обронил Дынников.
— …и конечно, раскаялась? — досказала Мария.
— Это для меня уже не имеет абсолютно никакого значения: «драма» быстро кончилась, актеры разошлись… Вот и вся лирика сердца, — уже иронически закончил он, следя за выражением ее взгляда, угадывающего и смущенного. — Я говорю вполне серьезно… поверьте.
Он уже не скрывал своего волнения, которое передалось и ей, и говорил, что он ничем не связан.
Точно во сне Мария слушала, полная самых противоречивых мыслей и чувств, опустив на колени руки и не смея поднять на него взгляда. Подгоняемая его молчаливым ожиданием, она никак не могла охватить всего, что следовало обдумать, решить, да и слов все равно не нашла бы… Всего больше дивилась Мария превратностям своей судьбы, в которой было какое-то отдаленное сходство с тем, что пережил когда-то Борис Сергеевич: ведь Марию тоже покинули, пренебрегли!.. Как сказать ему о прошлом? Поймет ли он ее? Сумеет ли простить?..
— Я не имею права требовать, — подчеркнул он, — но прошу… и не сейчас, а когда все решите сами… Если что было, скажите о всем откровенно, начистоту, чтобы потом не огорчать друг друга… — И слегка дотронулся до ее плеча, точно будил от сна: — Проснись, и давай еще немножко поработаем.
— Я устала… не могу больше, — призналась она, медленно поднимая на него серые, доверчивые, влажные от слез глаза. — Я не ждала… Нет, не то… я думала… — Но так и не могла собрать взволнованных, бегущих мыслей.
…Часа два спустя он позвонил в гараж. Вместе разбирали они бумаги, откладывая то, что следовало ему взять с собой в город и что послать завтра утром из конторы. Посуда мешала, и Мария, входя в новую роль свою, убрала лишнее со стола и уже держалась свободнее, советовала ему не связываться с чужими плотами, из-за которых могли произойти большие неприятности…
Под окнами остановилась машина — и три долгих позывных гудка долетели до их слуха.
— Сыро… возьми плащ, — сказал он.
— Мне хорошо и так, — ответила она, стоя рядом и едва держась на ногах. — Я точно во сне…
Он взял ее под руку; придерживая, повел темными сенями, усадил в машину, закутал в свой плащ. Мягко качнув, машина побежала вдоль улицы…
Все это действительно было похоже на сон, когда испытываешь удивительные чувства и ни во что не можешь, и не хочешь вмешаться, — ни изменить, ни остановить, ни ускорить событий, сотканных из чего-то сказочного, несбыточного, немыслимого наяву…
Ей было хорошо и страшно за себя, за свое счастье, которое пришло к ней само, негаданно. Теперь следовало быть бережливой, осмотрительной, чтобы ничем не омрачить этой нежнейшей чистоты… И вдруг стало больно за Бориса, жаль его… ведь он был бы счастлив вполне, если бы она сумела донести к нему свои, никем нетронутые чувства!.. Что надо сделать, как надо жить, чтобы обоим навсегда вычеркнуть из памяти, из жизни все, что оставалось от ее прошлого?..
В каком-то забытьи она прижалась к его плечу и всю дорогу не проронила ни слова, потому что в этот час молчание было сильнейшей ее потребностью, а Борис ни о чем не спрашивал, словно берег ее взволнованное мечтательное раздумье, и только поправил на ее груди плащ, чтобы не продуло ветром.
Мария чувствовала эту заботливую, нежную руку и смотрела перед собой, где, раздвигая мягкую пучину мрака, два конусообразных пучка лучей освещали ей дорогу и где поблескивали никелем изогнутые крылья горной птицы, будто застывшей в своем полете.
