Брезжил рассвет. Ветер переменился и теперь прибивал мутную волну к берегу, на котором собрались грузчики, закончив работу.
В сторонке от всех переговаривались Колыванов Матвей, инженер Штальмер и Варвара Казанцева, давно вернувшаяся из приемного покоя. Все трое не спали в эту ночь, промокли и были в грязи.
На луговине под брезентами и мешками лежало такое множество бочек, что не верилось, как это смогла сотня человек осилить такую уймищу работы.
Колыванов поблагодарил рабочих за усердие и, увидев приметного среди молодых Парфена Томилина, улыбнулся и спросил:
— И ты поработал, дед?.. Ну иди, отдыхай. Устал, наверно?..
— Да, довелось, — смутился старик, довольный очень. — Все бегут на аварию — ну и я… Я — где люди… вот и довелось потрудиться на старости лет. Силенки мело, добрый человек, а то бы я…
— …скрива-то десяток людей изуродовал бы, — досказал Володька со злостью, перебив его речь.
Досадно и горько было ему от того, что сгубили Галку и что в комсомол теперь не примут его!.. А Парфену, по чьей вине произошло все это, оплошность простили и не дадут в обиду. — «А я возьму вот — и выгоню к черту! Пускай живет, где хочет!» — чуть не крикнул Сенцов, сжимая кулаки.
Он увидал, что старик боится, хочет опять куда-то спрятаться, уходит, он нагнал его и, схватив за руку, дернул к себе:
— Ты что же это, а?.. Зачем ты сюда приполз?.. Кто тебя звал?.. На кого палатку с добром покинул? На бога, что ли? Ну, если обворовали — прогоню к черту!..
— Стой! — крикнул ему кто-то сердито и властно. — Не забывайся, — Сережка (это был он) слегка оттолкнул его. — По-дружески пока говорю: не забывайся… несчастье могло случиться и с тобой, и со мной, и с ним… Оно причину найдет и виноватого сыщет… Гляди пошире… А его не гони. Ну куда пойдет он?.. А если от себя его прогонишь, то я его возьму… Уговор был ведь?.. Остынь малость… А ты, Парфен, домой ступай… Не робь, все помаленьку уладится…
Кроме бригадиров, Колыванов отпустил всех рабочих; Мокроусов и Сенцов, переминаясь возле, ждали, что он обрушится на них с бранью, но, по-видимому, расправу свою отложил он.
— Вы можете идти, — кивнул он через плечо, и вдруг брови его изумленно поднялись: один из плотов на рейде уплывал по течению. Полкилометра отделяли его теперь от того места, где был он прежде, — значит, совсем недавно оборвались канаты… а, может, в суматохе кто-то обрезал их.
Враждебным взглядом провожал Сережка прежнего своего товарища и вдруг проникся жалостью к нему: хотелось хоть чем-нибудь облегчить его положение.
— Володька! Сенцов! — закричал он требовательно, на что давала право дружба. — Вернись на минутку!..
Тот подошел неуклюжей развалистой походкой, усталый, подавленный горем, и Сережка сказал:
— Не унывай. Все обойдется. Пружины в тебе на сто годов хватит… Товарищ Колыванов, у него несчастье случилось: Гале Митрофановой ногу отдавило. Он, конечно, расстроился, а Семушкин обозвал его дезертиром и пригрозил не принять в комсомол. Выручите его, он работник хороший, мы его все знаем.
— Хорошо, хорошо, я позвоню ему, — согласился секретарь. — Но это потом… Сейчас плот спасти надо. Видите? — и показал на реку.
Штальмера буквально взорвало:
— Удивительно: или это верхоглядство, за которое надо судить, или… — Он задохнулся и не кончил сильно начатой фразы.
Он был совершенно прав, но в первую очередь следовало именно ему, строителю гавани, хорошенько вглядеться в людей и дело, потому что здесь было больше всего поломок и аварий в невыясненными причинами, о чем не раз ставился вопрос в райкоме.
— Нужно взять канаты, — сказал Колыванов, — закрепить за челенья, нагнать плот и привязать, пока не подойдет буксир… Кто возьмется?
Конечно, он мог и приказать, но, глядя на Бисерова и Сенцова, только подталкивал их к самостоятельному решению.
— Едем? — оскалился Сережка, повернувшись к Сенцову, и жадно лизнул посиневшие сухие губы. — Нам с тобой все одно уж — зараз. — И в его решительном жесте были: и готовность выполнить самое нелегкое поручение, и ярая злоба к врагу, и радость, что их вместе с Володькой посылает сам Колыванов, и желание показать Насте свою отвагу.
