— Видите ли, дорогой начальник, — не знаю, как звать вас…
— …Борис Сергеич, — подсказал Дынников.
— Мы, конечно, надо прямо сказать, работать можем. Нам ленца не родная сестра, дни терять не позволим. Укажи только место — и не сумлевайся: все будет сделано.
— Вы откуда?
— А так, со всех мест, по своей охотке и по согласу объединились. Хотим сообща работать на Советскую власть и себе интерес иметь…
— Сколько хотите? — прямо спросил инженер, экономя свое время.
— Вы нам барачишко отведите, чтобы где притулиться на ночь. Кротами в земле жить нам неспособно… А насчет расценок — так: ценой обижать не будете — останемся до конца стройки, — продолжал мужик, взвешивая каждое слово и слушая, так ли оно звенит.
Но бараков не хватало. Дынников мог обещать ему только в конце лета, — и то, если будут хорошо работать.
— Вот видите, — с сожалением развел руками десятник и надел порыжелый картуз. — Тогда, значит, цена другая. — И он назвал такую, что даже Дынников, привыкший ко всему, поднял на него глаза:
— Ты не помогать Советской власти, а обдирать приехал, — сказал инженер спокойно, но с трудом сдерживая свою ярость. — Работай на общих условиях… Не можешь? Почему?..
— Резону нету… В таком разе в другое место уйдем, где нужны мы.
Но, сделав шаг от стола, задержался:
— На безусых сосунков надеешься, да машинами строить хочешь — не выйдет, ей богу!.. У одной вон вожжа порвалась, а другая и вовсе ничком у канавы лежит. Иди полюбуйся… — И хитрая усмешка раздвинула его волосатый рот. — Сосункам титьку надо, а ты их к машине хочешь приспособить… не выйдет! А моя артель — все на подбор, как огурчики, ровненькие, хоть по человеку перебери… Вот и хотели своим плечом подпереть завод твой.
— Ты шутками не отговаривайся. Мне работа нужна, — молвил Дынников в тон Мокроусову. — Ты мне вот что скажи… напрямик, как самому себе… или и с собой-то хитришь? — продолжал он, пробуя вывернуть его наизнанку и доглядеть, что там. — Ты вот что скажи: по скольку кубов давать будете?
— Какая земля… раз на раз не приходится.
— Супесь… с подзолом, — торопил инженер.
— Небось, воды полно?
— Раз на раз не приходится, — той же фразой заслонился начальник. — Что спрашиваешь? ведь осмотрел, наверно?
— Это конечно, — сознался мужик, — иначе нельзя. Свой глазок — верный смотрок. Только тут простору-то больно много, разве все обсмотришь, — И тоже поглядел глаза в глаза. — А выработка наша — два куба на человека.
— Что же ты время у меня воруешь? — крикнул Дынников. — Должен с первого раза сказать: мол, привел артель лодырей.
Говоря так, он явно шел на разрыв, но вдруг мелькнувшая догадка изменила его решение:
— А ну, где они у тебя?.. дай взглянуть.
Он поднялся, бумаги посовал в стол и быстро пошел коридором, а мужик, нехотя, словно на поводу, побрел за ним. Выйдя на крыльцо, инженер увидел неподалеку целую ватагу молодежи, сидевшую на груде сложенного хвороста, — под солнцем цвели оранжевые, зеленые, бордовые и синие рубахи.
— Эй! мокроусовцы, — сюда! — крикнул с крыльца Дынников.
И вот вслед за ним повалила шумная молодая деревенская сила, сразу заполнившая кабинет. Точно ветром вдруг смахнуло с кудлатых и стриженых голов картузы, фуражки, старые шлемы; шестьдесят пар глаз — робких, смелых, задорных, вороватых и простых — уставились на высокого, улыбающегося начальника, который всех по одному перебирал взглядом, почти любуясь. Среди них был только один старичок — низенький, сухощавый, но бодрый.
— О-го! — восхитился Дынников, когда вошли последние и закрыли за собой дверь. — Силища-то какая! — Теперь он спешил, чтобы Мокроусов не успел вставить ни одного слова. — Если участок хорошей земли отведу — куба по четыре дадите, а?
— Дадим, — ответил рябой и смуглый паренек о коротким воробьиным носом и засученными по локоть рукавами зеленой рубахи.
Мокроусов тайком строго мигал ему, но тот смотрел в улыбающийся рот начальника и не замечал мокроусовских знаков.
— На первый раз хорошей земли отведу, а потом, если не деньги только любите, а и Советскую власть, и партию, которая зовет нас к большим делам… ведь завод-то какой, ребята! — воскликнул он. — Сто сорок тысяч машин в год! — его любить надо… он ваш!.. Вот ты, — обратился он к рябому бойкому парню, с засученными рукавами зеленой рубахи, — Как звать-то тебя?
