Мужики принялись впрягать лошадей и, положив мешки, баулы и сумки, перевязали их веревками. Багажу набралось не так уж много, но они провозились больше часа.
Привыкшая дорожить временем, Казанцева на этот раз ждала терпеливо, зная, что бесполезно торопить мужиков.
Но вот наконец тронулись в путь.
Городом, потом рабочим поселком, грузчицы шли вместе, а когда песчаная дорога вывела их на холмистую равнину, пошагали гуськом, одна за другой.
Старик позвал Варвару, чтобы садилась.
— Сама-то я дошла бы, — сказала она, усаживаясь рядом, — а вон Катя… тяжело ей.
Старик долго и недружелюбно разглядывал женщин, шагавших тропой вдоль дороги, нашел и ту, о которой заботилась Варвара… Конечно, беременной нелегко осилить двенадцать верст такого пути, но он больше жалел лошадь.
Казанцева озирала знакомые места, они почему-то не пробудили в ней теплых чувств, — наверно, вот так же приезжает взрослая падчерица к своей мачехе после того, как много лет прожили порознь; уж очень много тягот пришлось перенести, когда жила в Ключихе!..
Под колесами шумел тугой и вязкий песок, телега кренилась, скрипела и, кажется, все в ней так непрочно, что вот-вот рассыплется.
— А как деревенька наша? — поинтересовалась Варвара.
— Да ведь как… двор на двор не приходится. Как почали землю кромсать да всякие канавы рыть — молодежь туда разом и хлынула. Теперь все впереверт пошло… Без нас — стариков — везде молодые воюют. А мы — не нужны стали.
Размахнувшись кнутом, он больно ударил лошадь, вымещая на ней какую-то свою злобу. Кобыла свирепо завертела жидким посконным хвостом, припустила под горку рысью, и еще сильнее загремело ведерко, хотя долго ухлестывал его старик веревкой.
Грузчицы миновали фабрику на берегу реки, с высокой трубой, упиравшейся почти в облака. Левее фабрики протянулся от дороги до самой реки заслоненный лесом большой рабочий поселок. Виднелись тускло-зеленые горы правобережья, и деревья грудились там по отвесным глинистым откосам.
За песчаными холмами началась болотистая равнина, едва поднимавшаяся к северу. Ее занимали сплошь густые мелкие леса и кустарники, — только новые телеграфные столбы с двумя проводами да несколько новых мостов, перекинутых через ручьи и болотца, свидетельствовали о начале большой стройки.
Потом увидели у опушки леса свежую насыпь — прямую, широкую, раздвинувшую лес на две части — вдали терялся ее конец. По сторонам — беспорядочные груды шпал, и на всем протяжении копошились люди с лопатами в руках. Вот обозначилась пестрая от людей канава с гребнем лоснящейся неплодной земли, выброшенной на бровку. Земля отливала серо-зеленоватой краской, потому что впервые вынимали ее из глубины.
Попадались вырубленные большие лощины, и чем ближе подходили к Ключихе, тем вырубок становилось больше, а потом на огромном пустыре, где весь лес свели и убрали куда-то, показались улицы новых дощатых бараков.
Простор был так велик, что глазу трудно охватить размеры того, что будет здесь создано. Но Марии и так понятно было, что все, что видит она перед глазами, есть только самая первоначальная пора стройки.
Ко всему приглядываясь внимательно, она думала лишь об одном: вот здесь ей предстоит жить.
— Так вот оно как начинается! — сказала она себе.
Старик-возница указал кнутом в сторону землекопов и с одышкой крикнул:
— Вот они, строители! По колено в воде стоят, а хоть бы что! У деревни нашей тоже везде канав нарыли, сколько телег из-за этого поломали — страх! И терпим, — сокрушался он.
— По-твоему выходит так, что мы — во вред строим? — заметила Казанцева на это.
— Нет, зачем во вред… Я не про то… а надо бы этот гигант-завод от деревни подальше, чтобы землю нашу и огороды не занимать. Вот что… И жизнь, как была, не тревожить… Только было обжились немного после войны, а теперь — опять толчок!.. Мужику спокой нужен…
Вспомнив опять о Кожевниковой, Варвара слезла с телеги и попросила его, чтобы он посадил Катю.
— Пускай садится, — согласился он наконец.
И, когда незнакомая ему молодая женщина взгромоздилась на облучок, старик слез и пошел тропой, крикнув Варваре, чтобы и она садилась.
